(Май 2018, НБКР)
«Если выкинуть из истории всю ложь, то не факт, что останется одна только правда. Может оказаться и так, что в итоге не останется ничего.» Давний афоризм от мудрого человека по имени Станислав Ежи Лец сегодня определенно имеет смысл вспоминать почаще.
Среди текстов сайта kiwi arXiv, так или иначе соприкасающихся с историей человечества, включая историю культуры и науки, неизменно присутствует одна и та же сквозная тема. Сформулировать которую можно примерно так:
Практически всё из того, что обычно считается реальными историческими событиями, на самом деле происходило иначе, нежели об этом принято рассказывать – будь то официально, или же в личных мемуарах современников. Причем «иначе» означает тут не различия в точках зрения, а куда более глубокую разницу, искажающую саму суть реальных фактов.
И что особо существенно, искажением фактов вольно или невольно занимаются практически все. И практически всегда. Потому что так устроены люди, и так устроена наша память.
Когда дело касается потоков лжи официальной – или иначе, идеологически выгодной «пост-правды» – то её выявлять и демонстрировать сравнительно несложно. Достаточно раздобыть показания свидетелей и документы отчетов-расследований, подготовленные сразу по следам масштабных событий, затронувших многих людей.
Но вот что касается «обманов памяти» в личных мемуарах – спустя годы и десятилетия предоставляющих еще одну важную основу для восстановления реальных исторических фактов – то здесь отлавливать доказуемую неправду обычно дело более хлопотное. Для этого надо иметь либо несколько перекрестных свидетельств от других участников тех же самых – отнюдь не масштабных – событий, либо сырые записи в дневниках или письмах авторов, где интересующие события фиксировались непосредственно в то время, когда они происходили.
Сопоставление разительных отличий в такого рода свидетельствах – это в высшей степени поучительное занятие. Ярко и наглядно демонстрирующее, до какой степени могут быть недостоверны воспоминания в мемуарах людей, оказавшихся непосредственными участниками и свидетелями тех или иных исторических событий…
Повод для скомпилированной здесь подборки текстов-сопоставлений на данную тему предоставила совсем свежая документальная книга от Фримена Дайсона [FD]. Патриарха мировой теоретической физики и по совместительству весьма самобытного философа-надомника. Плюс к тому, человека, которому по жизни довелось близко общаться и дружить со множеством знаменитейших ученых XX века. А попутно сумевшего еще и подробно описать внушительную часть из того, что вокруг него происходило.
Самое же ценное в новой книге Дайсона – это то, что перед нами здесь НЕ очередные мемуары от весьма и весьма пожилого человека, сохраняющего ясный разум на подходе к 100-летнему возрасту. Некоторым интригующим образом у него получились свежие документальные описания событий, происходивших от 80 до 40 лет тому назад. И хотя это нельзя называть дневниками, в книге собраны такие записи, которые методично фиксировали события в тот момент, когда они происходили. Плюс авторские комментарии из дня сегодняшнего, поясняющие или корректирующие фактические ошибки-неточности, допускавшиеся автором в сырых записях.
Но прежде чем рассказывать, как это всё Дайсону удалось – многие десятилетия сохранять в тайне столь ценный архив даже от историков науки (что и само по себе есть занятный сюжет) – пора уточнить, что нас здесь все же интересует несколько иная тема, а именно «ложь в мемуарах». Поэтому для вступления в тему с нужной стороны привлечем именно мемуары – от другого автора и тоже самобытного философа-надомника. В литературном мире наиболее известного как писатель-фантаст и одна из половин знаменитейшего тандема «братья Стругацкие».
#
В 2003 году, что неслучайно, похоже, совпало с 70-летием писателя, у Бориса Натановича Стругацкого вышел сборник воспоминаний под названием «Комментарии к пройденному» [BS]. Особый интерес с точки зрения «достоверности и обманов памяти» в этой работе представляет глава 22, рассказывающая подробности о создании повести «Жук в муравейнике» (1979 год) из цикла книг про Максима Каммерера.
Для всех, кто слабо знаком с творчеством братьев Стругацких, здесь, вероятно, надо пояснить, что многие книги этих авторов, даже если имеют отчетливо детективный сюжет, решительно ломают общепринятые каноны детективного жанра. То есть здесь после прочтения повести легко могут оставаться абсолютно неясными, загадочными и вообще никак не объясненными ключевые моменты сюжета. Ибо цель писателей – не увлечь и развлечь читателя, а заставить его глубоко задуматься. И попытаться найти собственные версии ответов или решений для произошедшего.
Что касается «Жука в муравейнике», в частности, то главной темой для непростых размышлений здесь становится такая. Даже в самом светлом и благополучном будущем человечества, как только там появляется тайная спецслужба безопасности (для защиты Земли от неведомых заранее космических угроз), то неизбежным следствием становятся трагические события с гибелью невинных людей. С убийствами в сугубо профилактических, так сказать, целях типа «как бы чего не вышло». Потому что такая уж это работа – родину защищать. В независимости от того, нужно это родине или нет…
Весь замысел повести требовал принесения в жертву одного из главных героев, прогрессора Льва Абалкина, появившегося на свет при весьма нетривиальных обстоятельствах и с непосредственным участием таинственных инопланетян. Но поскольку развязку в финале авторам очень не хотелось делать банально-очевидной, начались муки творчества. Которые в мемуарах описаны для начала таким образом:
Черновик мы закончили 7 марта 1979 года, решительно преодолев два возникших к концу этой работы препятствия. Во-первых, мы довольно долго не могли выбрать финал. Вариант гибели Льва Абалкина был трагичен, эффектен, но достаточно очевиден и даже банален. Вариант, когда Максиму удается-таки спасти Абалкина от смерти, имел свои достоинства, но и свои недостатки тоже, и мы колебались, не в силах сделать окончательный выбор, все время, по ходу работы перестраивая сюжет таким образом, чтобы можно было в любой момент использовать ту или иную концовку. Когда все возможности маневрирования оказались исчерпаны, мы вспомнили Ильфа и Петрова [в финале романа «12 стульев» убивших Остапа Бендера по воле жребия]. Были заготовлены два клочка бумаги, на одном написано было, как сейчас помню, «живой», на другом — «нет». Клочки брошены были в шапку АН, и мама наша твердой рукою извлекла «нет». Судьба концовки и Льва Абалкина оказалась решена…
А далее, сразу же после этого абзаца, что самое интересное, БНС рассказывает совершенно другую версию той же истории:
Дьявольские, однако, шутки играет с нами наша память. Предыдущий абзац я написал, будучи АБСОЛЮТНО уверен, что так оно все и было.
И вот месяц спустя, просматривая рабочий дневник, я обнаружил вдруг запись, датированную 29 октября 1979 года, из коей следует, что жребий, да, имел место, но решал он отнюдь не вопрос, будет ли концовка трагической — «со стрельбой» — или мирной. Совсем другую он проблему разрешал: как скоро Лев Абалкин узнаёт всю правду о себе. Рассматривалось три варианта: (1) Лев ничего не знает и ничего не узнаёт; (2) Лев ничего не знает, затем постепенно узнаёт; (3) Лев знает с самого начала (со стрельбой в финале)… Мама выбрала (3)
Вот тебе и на! Но ведь на самом-то деле АБС фактически писали вариант 2! Правда, «со стрельбой». И на том спасибо. Ведь даже и месяц спустя в дневнике мы пишем: «Может быть, кончить не смертью, а подготовкой к ней? Странник провожает его взглядом».
Не-ет, всегда, с незапамятных времен, сомневался я как в достоверности истории вообще, так любых мемуаров в частности — и правильно, надо думать, сомневался… Оставляю, впрочем, предыдущий абзац без каких-либо изменений.
И далее БНС поясняет, зачем оставляет оба варианта истории – дабы все вдумчивые читатели получили в свое распоряжение наглядный образец мемуарного «прокола». Такого рода образцы всегда полезно иметь под рукой, поскольку это помогает более адекватно оценивать меру достоверности любых мемуаров. Как конкретно в его, БНС, текстах, так и во всех прочих подобных воспоминаниях о былом.
# #
После столь наглядного и полезного «свидетельства из первых рук» перейдем к документальной книге от Фримена Дайсона. Где все рассказы посвящены отнюдь не судьбам вымышленных героев, а вполне реальным людям, причем зачастую людям весьма знаменитым. Подзаголовок этой книги носит название «Автобиография в письмах», а краткая история её рождения изложена в предисловии такими словами:
Письма, собранные в этой книге, описывают цикл в истории этого мира с 1936 по 1978 год, начиная с гражданской войны в Испании и до начала восхода Горбачева в Советском Союзе. Это был цикл событий, катившихся от обреченности и уныния в 1930-е к смертям и катастрофам в 1940е, от страхов и волнений в 1950-е к бедствиям поменьше в 1960-е, а затем к обретению надежд и перспектив в 1970-е.
Контрастируя с этим циклом смертей и возрождений в мире политическом, в мире науки тогда же происходили постоянный прогресс и не прекращавшаяся последовательность важных достижений. Открытие структуры двойной спирали молекулы ДНК Фрэнсисом Криком и Джимом Уотсоном в 1953 сделало так, что базовые процессы жизни неожиданно оказались доступными для изучения с помощью инструментов физики и химии. Открытие фонового космического излучения Арно Пензиасом и Робертом Уилсоном в 1964 предоставило для наших наблюдений физическую вселенную целиком со всей её историей.
В 1968 я прочел «Двойную спираль» Уотсона – историю, рассказывающую про то, как им с Криком довелось открыть тайну жизни. Тайной жизни, как они с гордостью стали называть это свое открытие, была структура молекулы ДНК, несущая генетическую информацию в каждой клетке каждого живого создания крупнее вируса.
Книга Уотсона с живыми подробностями описывает, как именно происходило это открытие – не только с погружением в логические научные размышления, но и с личными драмами в отношениях между реальными людьми. Уотсон доносит до нас живые характеры этих людей, с дословными пересказами их разговоров, с подробностями о том, как они спотыкались и ссорились, пытаясь выйти на свой путь в направлении истины.
Вскоре после того, как я прочел книгу Уотсона, я познакомился с ним лично. И я спросил его, как это вообще возможно, чтобы он запомнил столько подробностей о давних разговорах и спорах, приводимых в его книге. Он ответил мне так: «О, ну это-то было легко. В ту пору каждую неделю я писал письмо моей матери в Америку, описывая мою жизнь в Англии, а она сохранила все эти письма»…
Поскольку я и сам тоже писал письма каждую неделю своим родителям в Англию, описывая мою жизнь в Америке, то в тот же самый день, когда мы поговорили с Уотсоном, я написал моей матери, чтобы она сохраняла мои письма. И она их сохранила, предоставив мне богатейший сырой материал для этой книги.
Далее Фримен Дайсон с присущей ему скромностью отмечает, что у него в биографии «нет для описания никакого великого открытия, вроде структуры двойной спирали». С одной стороны, можно сказать и так, конечно.
Но глядя со стороны другой, нельзя не вспомнить, что одно из важнейших достижений теоретической физики в послевоенный период – теорию квантовой электродинамики – принято связывать с именами четырех ученых: Фейнмана, Швингера, Томонаги и Дайсона. Трое первых в этом списке за свое достижение в 1965 году получили Нобелевскую премию по физике, а спустя еще два-три десятка лет один за другим перешли в мир иной. Дайсон премии не получил, однако живет и работает поныне, сохраняя цепкий взгляд, бодрость духа и неизменную скромность. Предисловие к своей новой книге он завершает такими словами:
Эти письма описывают повседневную жизнь обычного ученого, занимающегося обычной научной работой. Но я нахожу их интересными, потому что мне повезло жить в экстраординарный исторический период в окружении экстраординарного набора друзей.
Письма – это ценные свидетели для истории, потому что они написаны без оглядки назад. В них описываются события так, как они выглядели для участников именно в то время, когда происходили. Более поздние воспоминания о тех же событиях могут быть очень серьезно искажены «прицельным взглядом назад»…
Ближе к финалу данного обзора появится еще один подходящий повод вернуться к письмам из архива Фримена Дайсона. А сейчас пора перейти к той книге, что вдохновила физика на особо бережное и внимательное отношение к собственному эпистолярному творчеству. Ибо работа Джеймса Уотсона «Двойная спираль» [JW] – это еще и специфический образец того, до сколь высокой степени могут быть пронизаны ложью даже самые лучшие из мемуаров. Хотя и выстроенные, казалось бы, с опорой на давние письма «без оглядки назад», однако все равно отравленные обманом изначально…
# # #
Книга «Двойная спираль. Воспоминания об открытии структуры ДНК» была опубликована Джеймсом Уотсоном через пятнадцать лет после великого открытия. Книга быстро обрела популярность, переведена на великое множество языков и давно уже считается классикой научно-популярной литературы.
Во вступлении к этой своей работе предусмотрительный автор сразу же сделал следующее – весьма двусмысленное – заявление:
«В этой книге я излагаю мою версию того, как была открыта структура ДНК. Я понимаю, что отдельные эпизоды другие их участники изложили бы иначе. Иногда по той причине, что иначе их запомнили, а главное потому, что любые два человека всегда видят одно и то же событие по-разному. Я вовсе не утверждаю, будто вся наука делается именно так, как описано здесь. Но с другой стороны, я не думаю, чтобы путь, который привел к решению проблемы ДНК, был так уж редок для научного мира, где честолюбие и порядочность часто вступают в противоречие друг с другом»…
Суть двусмысленности данного предуведомления заключается в том, что честолюбие ученых-первооткрывателей в этой истории подавило их обычную человеческую порядочность до такой степени, когда реальную картину происходившего участникам стыдно признать не только через 15 лет, но даже и 50-60 лет спустя.
Суть же этой по всем параметрам показательной истории заключается в том, что на самом деле «всё было действительно так – но только в корне иначе». Дабы стал понятнее смысл этих парадоксальных слов, первым делом следует подчеркнуть такой факт. В начале 1953 года, когда молодые ученые Уотсон и Крик пока еще в полной безвестности активно искали в Англии собственные подходы к решению проблем и загадок ДНК, их более старший и куда более знаменитый коллега, «без пяти минут нобелевский лауреат» Лайнус Полинг в США опубликовал свою собственную версию модели для необычной структуры этой важной биомолекулы – в виде тройной спирали.
Иначе говоря, сама идея о структуре ДНК в виде спирали из нескольких нитей – это никоим образом не заслуга «первооткрывателей».
Следующий факт заключается в том, что через несколько недель после публикации статьи Полинга один из приятелей Крика и Уотсона в King’s College по имени Морис Уилкинс показал им превосходный рентгеновский снимок ДНК. Снимок этот еще нигде не публиковался и был сделан Розалиндой Франклин, или «Рози» как они все ее называли, главным в Королевском колледже специалистом по методам дифракционной кристаллографии. Для тех, кто умел читать подобные снимки, эта фотография отчетливо показывала структуру двойной спирали. Франклин, однако, не торопилась с публикацией результата, поскольку имела и другие экспериментальные данные, очевидно противоречащие гипотезе о двойной спирали (причины ошибки в этих опытах выяснятся позднее).
Факт третий заключается в том, что примерно тогда же, когда Джим Уотсон в Кингз Колледже получил доступ к экспериментальным результатам Рози, его работавший в Кембридже партнер по ДНК-исследованиям, Фрэнсис Крик, некоторым нетривиальным образом сумел обеспечить «тайный доступ» еще и к аналитическим выводам Розалинды Франклин. Суть трюка заключалась в том, что большой ученый Макс Перуц, являвшийся научным руководителем диссертации Крика в Кембридже, попутно занимал еще и весьма высокий пост в правительственной организации MRC или «Совет медицинских исследований». А в одном из свежих отчетов MRC (конфиденциальные документы, не предназначенные для открытой публикации) содержались, среди прочего, и аналитические выводы Розалинды Франклин к результатам её экспериментов. Выводы о том, что в структуре ДНК отчетливо выявлены признаки математической симметрии C2 – или двойной спирали, выражаясь более понятным языком…
Все это, следует особо подчеркнуть, является достоверными, никем не отрицаемыми фактами истории. И нельзя сказать, что Джеймс Уотсон эти факты в своей мемуарной книге утаил. Он просто отобразил их так, как они представлялись ему лично. В результате чего Розалинд Франклин оказалась изображена в «Двойной спирали» в крайне негативном свете. Как женщина, отличавшаяся сложным и неприятным характером, не только не понимавшая сама, насколько важные результаты она получает, но и всячески мешавшая двигаться к истине тем, кто нащупал верный путь.
В итоге же этой истории, как ныне всем известно, Уотсон и Крик опубликовали в 1953 свою эпохальную работу о двойной спирали ДНК, но мгновенной революции в науке она не сделала. Лишь постепенно коллеги-ученые по всему миру стали набирать достаточное количество фактов для подтверждения гипотезы. Попутно те же авторы, плюс их приятель Морис Уилкинс, плюс Рози Франклин, плюс другие исследователи опубликовали целый ряд новых важных работ о «тайнах жизни»: про механизмы репликации ДНК и принципы кодирования информации в двойной спирали. А также примерно тогда же, в начале 1958, Розалинд Франклин умерла – от быстро прогрессировавшего рака и совсем в нестаром еще возрасте…
Ну а в 1962 году сразу все из упоминавшихся здесь мужчин получили Нобелевские премии. Джеймс Уотсон, Фрэнсис Крик и Морис Уилкинс стали лауреатами премии по медицине – за их выдающийся вклад в открытие структуры и роли ДНК, ясное дело. Макс Перуц (на пару со своим учеником Дж. Кендрю) получил премию по химии – за исследования структуры глобулярных белков.
По какой-то странной иронии судьбы Нобелевскую премию – для него уже вторую – получил в тот год даже Лайнус Полинг. Первой премии – по химии – удостоенный в 1954, а к истории с ДНК имевший лишь весьма касательное отношение. Впрочем, и повторную высокую награду Полинг теперь получил совсем за другое – Нобелевскую премию мира за активную общественную деятельность в области ядерного разоружения.
Что же касается угрызений совести среди всех этих лауреатов, то именно Лайнус Полинг оказался, пожалуй, единственным, кому стыдится было абсолютно нечего. Про остальных сказать сложнее. Достоверно известно, однако, что Макс Перуц почувствовал себя от этой награды весьма дискомфортно. Причем тоже в связи с одной обойденной женщиной.
В той научной области, где специализировались Перуц и Кендрю, работала также одна дама по имени Дороти Ходжкин. Которая не только занималась плодотворными исследованиями на ту же тему более долгое время и имела сопоставимые по значимости результаты. Но кроме этого, достижения Ходжкин многие коллеги не без оснований считали и более выдающимися, чем результаты Перуца. Впрочем тут, к счастью, справедливость все же вскоре восторжествовала. Дороти Ходжкин получила свою Нобелевскую премию в 1964 – «за рентгеновское определение структур у важных биохимических субстанций».
Розалинд Франклин, увы, не только не получила Нобелевской премии (посмертно эту награду не присуждают), но и вообще её имя в связи с открытием структуры ДНК не упоминалось никак. Ни на этом празднике жизни, ни многие годы и десятилетия спустя.
После выхода мемуарной книги Уотсона нашлись, конечно, честные люди, знавшие правду и возмущенные столь тенденциозным искажением фактов. Самые первые, вероятно, работы с попыткой восстановить историческую правду появились еще в первой половине 1970-х годов [AS]. Однако для широкой публики они прошли практически незамеченными и ничего в истории науки не изменили.
Не будет, наверное, особым преувеличением говорить, что действительно объективная картина стала общеизвестной лишь в начале 2000-х годов. Когда мир праздновал полувековой юбилей «открытия ДНК» и появились не только глубокие, но и резонансные новые работы, восстановивших реальную роль Розалинды Франклин. Чаще всего в этом контексте упоминаются два исследования – научная статья Аарона Клуга [AK] и биографическая книга Бренды Мэддокс [BM].
Но хотя историческую справедливость можно считать ныне восстановленной, в истории науки так и осталась одна очень серьезная и по сию пору не имеющая однозначного решения проблема:
До какой степени Розалинда Франклин знала о том, что Уотсон, Крик и Уилкинс её обокрали?
Как и в случае с трагической гибелью прогрессора Льва Абалкина у Стругацких, здесь тоже имеется три основных варианта: (1) Франклин вообще ничего об этом не знала и ничего не узнала вплоть до безвременной кончины; (2) Франклин поначалу не знала, но постепенно начала это понимать; (3) Франклин догадывалась об этом с самого начала (и понимание столь вопиющей несправедливости ощутимо повлияло на её скорую смерть от рака)…
Насколько можно судить по публикациям историков науки, нынешний консенсус сошелся к варианту (1). Согласно которому Розалинд Франклин так и умерла, ничего не ведая про то, как шустрые коллеги внимательно и продуктивно порылись в еще неопубликованных результатах её исследований. Однако надежно подтвердить правильность этой версии мог бы лишь только один человек – сама Франклин лично. Но её, понятное дело, давным давно уже здесь нет. А оставшиеся для исследователей личные письма женщины вовсе не обязательно говорят всю правду о её переживаниях.
Мемуары Джима Уотсона, как уже отмечалось, тоже основаны на его личных письмах к маме. Но в них рассказывается отнюдь не про кражу результатов у Рози. Всюду, где речь заходила о Розалинд Франклин, она изображалась как вздорная женщина, постоянно напрягавшая Мориса Уилкинса и мешавшая Уотсону с Криком.
И даже полвека спустя после великого открытия, уже в 2000-е годы, когда вклад Розалинды Франклин стал общеизвестен, Джеймс Уотсон по-прежнему твердо продолжал настаивать на своей изначальной позиции. Когда его в одном из недавних интервью не без лукавства спросили [IH], кто в его книге «Двойная спираль» является главным отрицательным персонажем, он совершенно однозначно ответил: «Это Розалинда. Потому что именно такой она нам казалась»…
# # # #
Дабы от чтения данной компиляции не сложилось вдруг искаженно-перекошенное впечатление, будто заведомую ложь в мемуарах и некрасивые вещи в жизни творят исключительно одни мужчины, имеет смысл привести следующий эпизод. Преднамеренно, конечно же, отобранный так, чтобы среди всех действующих лиц никаких персонажей мужского пола не было вообще. Здесь в кадре только женщины.
В 1997 году литературно-исторический журнал «Ясная поляна» опубликовал (посмертно) мемуары Маргариты Алигер. Весьма известной когда-то советской поэтессы, за свою гражданскую позицию, в доску лояльную к властям, с молодости полюбившейся вождям и щедро осыпанной государственными наградами. Типа множества орденов, Сталинской премии, квартиры в престижном «доме композиторов» и тому подобных милых штучек, особо ценившихся в аскетичном быту СССР.
Совесть знаменитой поэтессы, однако, обременяла память о довольно непривлекательных поступках, совершенных за долгую жизнь. Поэтому на старости лет кое в чем она решила вроде как покаяться. Однако сделала это довольно своеобразно. Оставив «для истории» такой, в частности, мемуар – о некрасивом эпизоде с её личным участием, произошедшем вскоре после войны в редакции журнала «Новый мир»:
Журнал «Новый мир» – его тогда редактировал Константин Симонов – надумал открыть следующий, 1947 год, большой подборкой лирических стихов московских поэтов. Редакционное помещение… представляло собой одну огромную комнату, где на разных столах обитали разные отделы журнала… Меня вызвали посмотреть верстку моих стихов, и… я читала верстку, примостившись у края стола тогдашней заведующей отделом поэзии, еще не старой, но уже седой женщины, знающей и любящей свое дело и его предмет – русскую поэзию. Может быть, и женщина эта не забыла то, о чем я хочу рассказать сейчас всем…
Той еще не старой, но уже поседевшей женщиной в редакции была Лидия Корнеевна Чуковская. По рождению дочь знаменитого детского писателя, а по личной судьбе жена выдающегося физика-теоретика Матвея Бронштейна [MB]. Блестящего ученого, арестованного по доносу в 1937 и невинно расстрелянного в 1938, в самый разгар сталинских репрессий, когда и Бронштейну и Чуковской едва исполнилось по тридцать лет.
Из-за постоянных конфликтов с советской властью, выливавшихся в длительные запреты на профессию и публикации, в историю нашей страны Лидия Чуковская вошла не столько как выдающийся литературовед и писатель, сколько как абсолютно неcгибаемая и честнейшая женщина-диссидент. Своего рода «мать и совесть» всего диссидентского правозащитного движения, у кого серьезные идейные расхождения с властями начались еще в студенчестве, в 1920-годы, и продолжались вплоть до распада СССР.
С детства общаясь со множеством выдающихся и ярких людей, а затем попав в жестокие жернова истории, Чуковская рано осознала, что ничего из этого нельзя забывать. Напротив, необходимо фиксировать все, что вокруг нее происходит. Личные дневники Чуковской, которые она постоянно вела с 1938 по 1995 год, не предназначались для публикации, однако сохраняли память о событиях именно в тот момент, когда они происходили. И поскольку случай, о котором пойдет здесь речь, не только оставил «жгучий след» в памяти Маргариты Алигер, но и зацепил Лидию Чуковскую, у нее в дневнике осталась достаточно подробная запись и про этот день тоже:
27/II 47. День без конца. Прием без конца. Люди без конца. Стихи без конца. Сутолока без конца. Прием у меня и у Константина Михайловича. Толпа поэтов в проходной. Симонов на репетиции, и неизвестно, когда будет. […] Целый день в редакции Некрасова. Целый день ждет Симонова: чтобы выпросить денег и прочесть стихи. Я с утра приняла ее первую; показала гранки; выслушала десять стихотворений; условилась, как, когда будем отбирать. Угостила завтраком. Но она не ушла, ждала. Она умна, талантлива, хитра и неприятна. В ее детской прямоте много хитрости и кокетства. […] Но не в этом дело. Произошло следующее.
Некрасова сидела, ожидая, где-то в кресле – как мне казалось, на другом конце комнаты. У моего стола сидела Алигер. Я показывала ей гранки стихов – и протянула гранки «Мальчика» Некрасовой. Та вдруг:
– Этой идиотки?
– Она вовсе не идиотка.
– Неправда! Она идиотка! Я знаю наверняка! Терпеть не могу шизофренической поэзии! Если вы станете ее защищать, я с вами поссорюсь.
– Прочтите.Она прочла «Мальчика» и согласилась, что это очень хорошо.
Вдруг подошла Некрасова…
Тут, однако, пора прервать запись Чуковской и вернуться к цитированию Алигер. С рассказом о том же самом событии в редакции – но так, как оно вспоминалось сорок с лишним лет спустя.
Верстку я вычитала быстро, и мы с ней болтали о том о сем, о будущей подборке, о том, что в ней появится интересного.
– Вот, взгляните-ка это, – сказала моя собеседница, протягивая мне еще одну корректуру. И я прочитала набранное свежей краской стихотворение Ксении Некрасовой «Мальчик».
– Чудесно! – воскликнула я, дочитав. – Что за стихи! Что за чудо-стихи! – громко и безоглядно радовалась я. – Даже непонятно, что это, откуда? Чудо, да и только!
– Хотите сказать об этом автору? – спросила довольная моей реакцией заведующая отделом поэзии.
– Ну, скажу непременно как-нибудь при случае, – почти отмахнулась я. – Но вообще-то ведь это совсем разное, стихи и их автор. Я с ней общаться не умею. Не получается как-то… Все-таки она …
Не задумавшись, с размаху, я произнесла то самое слово, которое в просторечье звучит достаточно грубо и вульгарно, ибо люди охотно пользуются им всуе и давно уже затерли и затрепали ту возвышенность, то изумление души, тот священный трепет, который вложил в него однажды и навеки великий русский писатель. И вот оно слетело с моих губ, это жестокое слово, еще и упрощенное женским окончанием, прозвучав в переполненной комнате достаточно громко и слышно, и что-то вдруг дрогнуло и изменилось в лице моей собеседницы, и тотчас же я словно всем своим существом ощутила, что в комнате что-то случилось, что-то ужасное, что-то непоправимое.
Испуганно оглянувшись, я увидела, как много вокруг народу, и поняла, что все эти люди слышали ужасное слово и что этого уже не поправишь, и в тот же миг я увидела, что через всю комнату, сквозь расступившуюся толпу, прямо на меня идет Ксения. И, встретившись с моим взглядом, она тотчас улыбнулась той самой большой, доброй улыбкой, которой всегда улыбалась мне в подмосковной электричке.
Сказать, что я растерялась, это значит ничего не сказать. Сказать, что я пришла в ужас, это тоже очень мало и бледно. Я не помню в жизни своей какой-либо хоть отдаленно похожей минуты. У меня словно железом перехватило горло и из глаз брызнули слезы, затуманившие весь окружающий мир. Я была в глубоком, в неизмеримом горе, в истинном отчаянии. Если бы я упала на колени, может быть, мне бы стало чуточку легче, но это сразу не пришло в голову.
– Ксения… Ксения… Ксения… Простите, простите меня! – лепетала я, задыхаясь от стыда, от муки, от страдания. Мне казалось, что кругом настала тишина, может быть, это только мне так казалось, и что все взгляды устремлены на нас, может быть, и этого не было на самом деле, – но не было меры моему мучению, и широко, ясно, открыто улыбалась Ксения.
Я схватила ее за руку, я готова была прижать к губам эту плотную, широкую, чистую ладонь, и она не отнимала ее, продолжая улыбаться. И вдруг сказала громко, просто и отчетливо: – Спасибо вам. Спасибо, что вы так хорошо говорили о моих стихах.
И была в этих словах такая чистота и отрешенность, такое покойное и непобедимое человеческое достоинство, такая высокая сила духа, которые я никогда с тех пор не могу ни забыть, ни утратить. Слава богу, что мне довелось в судьбе моей, пусть даже столь постыдной ценой, услышать звучание этих нескольких, слов, соприкоснуться с их глубиной и светом. На этом уровне для меня на всю жизнь осталась Ксения Некрасова…
Ну а теперь – для полного представления о финале этого эпизода – самое время еще раз вернуться к той дневниковой записи заведующей отделом поэзии, что была сделана сразу тогда же, 27 февраля 1947 года. Отмотав сцену чуть-чуть назад:
– Она идиотка! Я знаю наверняка! Терпеть не могу шизофренической поэзии! Если вы станете ее защищать, я с вами поссорюсь.
– Прочтите.
Она прочла «Мальчика» и согласилась, что это очень хорошо.
Вдруг подошла Некрасова.
«Мне очень нравится ваш лексикон, товарищ Алигер», – сказала она.О, как это непереносимо…
На этом тяжком вздохе заканчивается запись Лидии Чуковской о событиях еще одного суматошного дня из полугода её недолгой работы в редакции «Нового мира» Симонова. Оба процитированных здесь текста появились в печати тогда, когда никого из участниц эпизода на этом свете уже не было. Ксения Некрасова умерла от инфаркта в 1958. Остальные дамы ушли значительно позже. Маргарита Алигер в 1992, Лидия Чуковская в 1996. «Жгучее воспоминание» Алигер было опубликовано в 1997 [МА], а фрагменты личных дневников Чуковской с расшифровкой сокращений, пояснительными комментариями и дополнительными документами опубликовала её дочь Елена Чуковская в 2010 году [CH].
#
Дабы не завершать подборку в столь грустной и тоскливой тональности – «о непереносимом» – имеет смысл еще раз вернуться, как и было обещано, к совсем другому мемуару из свежей книги от Фримена Дайсона. Где в предисловии имеется один весьма интересный фрагмент, изящно подытоживающий и объединяющий в себе почти все, о чем тут рассказывалось. И теоретическую физику, и поэзию, и женщин, ну и дьявольские шутки нашей памяти, конечно же.
Эпизод касается постоянного места работы Фримена Дайсона в США, принстонского Института передовых исследований, и его тогдашнего директора, знаменитого физика-теоретика Роберта Оппенгеймера. Который, собственно, лично и пригласил молодого-перспективного Дайсона в Принстон. Действие эпизода, впрочем, происходит несколько позже (по случайному, конечно же, совпадению в тот же 1958 год, когда ушли из жизни Розалинд Франклин и Ксения Некрасова):
Когда я сравниваю мои воспоминания с письмами, я вижу, что не только забыл многие вещи. Помимо этого, я еще и помню такие вещи, которых на самом деле никогда не было.
Поразительный пример ложной памяти – это обед для гостей, устроенный в 1958 году в доме Роберта Оппенгеймера и его жены Китти. Приглашенными на обед гостями были богослов Рейнгольд Нибур и его жена Урсула, приехавшие в принстонский Институт сроком на год, и вышедший в отставку дипломат Джордж Кеннан со своей женой Аннелизой. Кеннаны обосновались в Принстоне на постоянной основе, дабы Джордж теперь мог поработать на другом поприще – в качестве историка.
После обеда мы все расселись в гостиной вокруг мерцающего пламени дров в камине. Опппенгеймер достал из книжного шкафа томик стихов в изящном кожаном переплете, и красивым ритмичным голосом прочёл стихотворение «Шкив» Джорджа Херберта (1633 года). Джордж Кеннан прежде не знал о поэзии Херберта. Оппенгеймер же сказал, что двум Джорджам пришла пора познакомиться друг с другом. Потом он повернулся к Урсуле Нибур и сказал: «Но уж вы-то наверняка знаете его хорошо». Выяснилось, что Джордж Херберт был дальним предком Урсулы. Затем Оппенгеймер продолжил чтение стихов Херберта, и вечер прошел чудесно – с личной теплотой между гостями и поэзией вокруг очага…
У меня сохранились живейшие воспоминания о том, как эта группа сидит вокруг камина. Недавно я перебирал-читал некоторые из своих старых писем и обнаружил среди них одно, давным-давно написанное мне Урсулой Нибур. В этом письме она описывает как раз тот самый обед, и всё-всё там подтверждает мои воспоминания. Каждая из тех деталей, что сохранились в моей памяти, оказалась верной – за исключением лишь одной мелочи. Меня самого на этом обеде не было. Моя память каким-то образом украла эту сцену из письма Урсулы и вставила туда меня…
Заканчивая этот комплекс столь выразительных цитат, так и хочется еще раз повторить слова Бориса Стругацкого: «Не-ет, всегда, с незапамятных времен, сомневался я как в достоверности истории вообще, так любых мемуаров в частности — и правильно, надо думать, сомневался»…
# # #
#
Ссылки на источники и дополнительное чтение
[FD] Freeman Dyson, «Maker Of Patterns. An Autobiography Through Letters». Liveright, 2018. О том весьма примечательном месте, которое «вечный диссидент» Фримен Дайсон занимает в науке XX века, можно прочесть в цикле материалов «Женщины, Эйнштейн и голография» , где каждый из разделов открывается рассказами о неординарных лекциях и нетипичных научных взглядах Дайсона.
[BS] Борис Стругацкий, «Комментарии к пройденному». С-Пб. Амфора, 2003
[JW] James D. Watson, «The Double Helix: A Personal Account of the Discovery of the Structure of DNA». Athenaeum Press, New York, 1968. Имеется несколько изданий книги в русском переводе, например: Джеймс Д. Уотсон, «Двойная спираль. Воспоминания об открытии структуры ДНК». Изд. Sayre, A. «Rosalind Franklin and DNA»Регулярная и хаотическая динамика, 2001
[AS] Sayre, A. «Rosalind Franklin and DNA». W.W. Norton, 1975
[AK] Aaron Klug, «The Discovery of the Double Helix». J. Mol. Biol. 2004, 335, pp. 3–26;
[BM] Brenda Maddox, «Rosalind Franklin: The Dark Lady of DNA». HarperCollins, London, 2002
[IH] Istvan Hargittai, «DNA doctor: candid conversations with James D. Watson», World Scientific, 2007
[MB] О Матвее Бронштейне и его научном наследии см. текст «Долгое возвращение Эм-Пэ…»
[МА] Маргарита Алигер, «Жгучее воспоминание». Ясная поляна, 1997, № 1, с. 39–40
[CH] Лидия Чуковская, «Из дневника. Воспоминания», М. Время, 2010.
#
kiwi arXiv 