( Июль 2020, idb.kniganews )
Жанр сравнительных жизнеописаний всегда таит в себе неожиданные открытия и удивительно мощные параллелизмы. При важном условии, конечно, чтобы герои для сравнения были выбраны правильно…
В одной из недавних публикаций СМИ, посвящённых памяти выдающегося русско-американского математика Владимира Воеводского (1966–2017), для его независимого и трудно сочетавшегося с мейнстримом типа личности в качестве ближайших аналогов упоминали Галуа и Гротендика. То есть знаменитейших французских математиков, вплоть до конца жизни так и не вписавшихся в общепринятые нормы научного сообщества.
Гениальный Эварист Галуа (1811–1832), правда, погиб от ранения на дуэли в совсем ещё юном возрасте, абсолютно не понятый и отвергнутый академическим миром, а признание и славу получил лишь много десятилетий спустя после смерти. Александр же Гротендик (1928–2014), напротив, получил мировое признание уже в молодости, однако вскоре сам отверг академическую науку с её «неправильными» порядками и традициями, укрылся отшельником в глухой провинции, и там в добровольной самоизоляции дожил до 86 лет.
Что же касается Владимира Воеводского, то хотя и он, несомненно, тоже руководствовался всегда лишь собственными правилами, однако сильно отличался от Галуа и Гротендика своим куда более бесконфликтным характером. То есть он никого не обвинял, ни на кого не обижался, а просто жил и работал так, как ему нравилось. Поэтому академическая наука, с одной стороны нередко напрягалась от того, что Воеводский всё и всегда делает «не как все», но со стороны другой это не мешало ей признавать высочайший класс и новаторский уровень его математических достижений.
Побочным эффектом этого «мирного сосуществования» разных подходов к деланию науки стало то, что наиболее странные из занятий Воеводского, абсолютно неподобающие для авторитетного академического учёного, – его целенаправленные исследовательские контакты с потусторонним миром – официальным научным сообществом просто игнорировались. Этих исследований как бы и не было вовсе, практически никто из коллег ими не интересовался, а во всех официальных биографических текстах о Воеводском про эти его дела вообще не упоминают.
Самое же интересное, что именно этот примечательный аспект в биографии Воеводского напрямую сопрягает его жизнь с биографией другого выдающегося учёного, одного из знаменитых российских математиков XIX века, Михаила Васильевича Остроградского (1801-1861).
Если копнуть имеющиеся жизнеописания Остроградского чуть поглубже, то совсем несложно увидеть, что в весьма зрелые уже годы убеждённый материалист и учёный вдруг испытал преображение, активно занявшись общением с потусторонним «духовным миром» – в точности так же, как и Владимир Воеводский полтора столетия спустя.
Более того, если аккуратно сопоставить известные вехи-эпизоды в биографиях двух выдающихся учёных, а также психологические особенности их независимых личностей, то становится очевидно, что Михаил Остроградский – это и есть самый близкий аналог Воеводского в истории математической науки.
А скорее всего, перед нами просто разные инкарнации-воплощения одной и той же талантливой сущности, высоко продвинувшейся в своей эволюции…
#
Поскольку главная – сугубо научная – часть из биографий двух выдающихся учёных, Остроградского и Воеводского, отражена в общедоступной литературе широко и подробно, рассказывать об этом ещё и здесь никакого смысла нет. Но есть, однако, большой смысл в том, чтобы выделить в траекториях их жизни несколько таких моментов – или «критических точек» – которые сыграли, во-первых, решающую роль в поворотах судьбы.
Во-вторых, именно через такие ключевые моменты и выявляются обычно биографические параллелизмы, очень важные для понимания подлинной природы и механизмов эволюции человечества. И в-третьих, наконец, когда через отчётливые признаки самоподобия в линиях судьбы удаётся выявить разные воплощения одной и той же сущности, особое внимание полезно уделять случаям «иного выбора» в примерно одних и тех же жизненных обстоятельствах. Ибо это именно то, как и происходит эволюционный рост – через опробование разных вариантов общего сценария…
Итак, переходя к сравнительным жизнеописаниям двух наших героев-учёных, сразу же можно отметить рано проявившиеся у них математические способности и беспроблемное, пусть и по разным траекториям, начало обучения в университетах после окончания школы. В 1817 и в 1983, соответственно. Но хотя и эпохи были совсем разные, и учебные заведения весьма сильно отличались (у Остроградского это был Харьковский университет, у Воеводского – столичный МГУ), итог обучения в обоих случаях получился один и тот же.
Ни тому, ни другому из героев – в силу личных особенностей характера и активного нежелания подстраиваться под «общепринятые нормы» Университета – не удалось получить никакого официального документа о высшем образовании. А без такого диплома для уже очевидно талантливых молодых математиков стало невозможным как получение учёной степени, так и дальнейшее продолжение научной деятельности. В России, по крайне мере.
А поскольку наука тянула к себе героев уже неодолимо, было принято решение уехать за рубеж. И хотя оба молодых человека находились в соответствующий период в крайне стеснённых материальных обстоятельствах, жизненные обстоятельства сложились вдруг таким благоприятным образом, что переезд за границу для продолжения обучения и научной карьеры оказался, к счастью, делом реально возможным.
Михаил Остроградский в 1822 году приехал для продолжения обучения в Париж, в те времена слывший общепризнанным центром научной жизни. Там молодой российский математик своими талантливыми работами быстро привлёк к себе благосклонное внимание со стороны авторитетнейших учёных, завязав близкие знакомства с такими светилами как Коши, Фурье, Пуассон и др. Активно включившись в научную жизнь французской столицы, Остроградский, однако, и здесь посещал лишь те лекции, которые были ему интересны, ничуть не заботясь о сдаче экзаменов или получении официального диплома.
Владимир Воеводский в 1990 году переехал в США, где один из главных научных центров страны и мира, Гарвардский университет, пригласил его в аспирантуру, невзирая на формальное отсутствие документа о высшем образовании. Для настоящих учёных в гарвардской администрации, к счастью, куда важнее был уровень опубликованных Воеводским работ, нежели официальные бумажки.
На новом месте Воеводский прекрасно вписался в научный процесс, однако и здесь постоянно нарушал общепринятые правила академической жизни и обучения. Администрация Университета, впрочем, старалась закрывать глаза на «неподобающее поведение» странного русского, то живущего прямо в рабочем кабинете, то отъезжающего обратно в Россию на чересчур длительные сроки.
Несмотря на все подобные нарушения, другим грозившие отчислением и потерей места в аспирантуре, Воеводский не только успешно защитил в Гарварде диссертацию, но и вполне благополучно продолжил свою блестящую научную карьеру в других престижных институтах США. В отличие от биографии Остроградского в аналогичный период, для Воеводского вопрос о возвращении учёного обратно в Россию тогда, скорее всего, просто не возникал. Достаточно лишь вспомнить, в каком состоянии тотальной разрухи оказалась наука России в середине 1990-х годов.
В каком состоянии находилась российская наука сразу после потрясений 1825 года, принёсших стране не только восстание декабристов, но и начало долгого царствования Николая I, историки могут не соглашаться и спорить до сих пор. Но как бы там ни было, факты биографии Михаила Остроградского таковы, что он, только-только получив в Париже стабильную должность преподавателя математики, в 1827 году решил всё же вернуться на родину. Что вскоре и сделал, в начале 1828 прибыв в Санкт-Петербург и уже к 1830 прочно закрепившись в Академии наук и высших учебных заведениях столицы – благодаря не только несомненным математическим дарованиям, но и педагогическим талантам.
Нет абсолютно никаких сомнений, что государство российское от возвращения Остроградского только выиграло, обретя не только очень сильного математика мирового уровня в рядах Академии, но ещё и выдающегося организатора научного обучения. За тридцать последующих лет учёный не только серьёзнейшим образом, но и личным участием ощутимо влиял на преподавание математики, механики и физики чуть не во всех тогдашних ВУЗах Петербурга.
Мировая наука математика, однако, от столь насыщенной и напряжённой административной деятельности Остроградского не только ничего не обрела, но и многое потеряла. По свидетельству знающих коллег, как несомненно и богато одарённый математик Остроградский сделал в науке лишь малую долю того, что мог бы осуществить. Если бы не тратил столько времени и сил на организацию учебных процессов.
Владимир Воеводский, к счастью для мировой науки, сделал в корне иной выбор. К 2002 году он получил место пожизненного профессора в Принстонском институте передовых исследований, что полностью освободило его от обременительных для многих административных обязанностей, связанных с преподаванием. И одновременно предоставило учёному максимально комфортные условия для сугубо научных исследований и занятий.
Благодаря такому выбору в критично важный момент жизни, Воеводский и после достижения сорокалетнего рубежа – когда «самое важное» в науке по общепринятому среди учёных заблуждению уже считается сделанным – не только сохранил огромный научный потенциал, но и совершил воистину революционный переворот в своей области, запустив процесс создания унивалентных оснований математики.
Данный факт весьма примечателен по той причине, что по неслучайному, очевидно, совпадению именно в тот же самый период «после сорока» Владимир Воеводский сначала спонтанно, а затем и совершенно осмысленно-целенаправленно стал контактировать с потусторонним или тонким миром. Развёрнуто и с подробностями прочитать об этом можно в материале «Важная сторона жизни математика Воеводского (и почему её пытаются скрывать)» .
Для сравнительного жизнеописания, затеянного здесь, данный факт особо важен также по той причине, что и у Михаила Остроградского в соответствующий период жизни появилось точно такое же увлечение, которым и он занимался с огромным интересом учёного-естествоиспытателя.
Именно об этом — и с опорой на малоизвестные подробности — расскажет следующая часть данной истории.
# #
Важная сторона жизни математика Остроградского (и почему её пытаются скрывать)
В точности по той же схеме, как это происходит ныне с научной биографией Владимира Воеводского, все мало-мальски официальные современные тексты, связанные с историей науки, столь же старательно избегают аналогичный «неприличный» аспект и в позднем периоде жизни Михаила Остроградского. Хотя – как и в случае с Воеводским – сам Остроградский не только не скрывал факт своих регулярных контактов с потусторонними сущностями, но и рассказывал о своих экспериментах охотно и с юмором. Если слушателям было интересно, конечно.
Уровень достоверности и объективности современной исторической науки в подобных вопросах наглядно отражает такой, в частности, пример сравнения. В текстах отечественных историков науки в эпоху СССР, то есть в условиях «непоколебимого фундамента» марксизма-ленинизма, для иллюстрации правильного мировоззрения Остроградского было принято приводить такую цитату из его высказываний (цитируется по биографической брошюре Б. Гнеденко, «Михаил Васильевич Остроградский ». М. – Знание, 1984):
Однажды Остроградский заявил: «Я был полным материалистом и атеистом, признавал только то, что можно осязать, вымерять и свесить».
Вместе с радикальным разворотом государственной идеологии в постсоветский период, однако, когда вместо марксизма-ленинизма власти откатились опять к идеям православия, гибкие историки науки стали привлекать тот же самый фрагмент из высказываний математика существенно иначе:
Кроме того, А.М. Бутлеров писал, что в одном разговоре с академиком В.Я. Буняковским Остроградский так определил свои взгляды: «Я был полным материалистом и атеистом, признавал только то, что мог осязать, вымерить и взвесить» [21, с.15-16]. Эту цитату нередко вспоминают, говоря о материализме Остроградского, однако никто не обращает внимания на то, что глагол в ней стоит в прошедшем времени. Материализм и атеизм Остроградского был в прошлом к моменту разговора.
В биографической литературе обошли вниманием странную перемену, которая произошла под конец жизни Остроградского. Мало того, что с возрастом он стал очень религиозным человеком, Михаил Васильевич не скрывал своей веры: он стал регулярно посещать храм, в его доме даже в небольшие праздники возжигались лампады у икон. Толчком к такой перемене послужила кончина матери — самого близкого по духу человека.
Если повнимательнее проанализировать приводимые здесь два абзаца из куда более обширной статьи историка Л.И. Брылевской «Миф об Остроградском: правда и вымысел» (Историко-математические исследования. Вып. 7 , 2002), то несложно заметить две, как минимум, вещи. В первом абзаце ученая дама-историк даёт ссылку цитирования не на текст-первоисточник выдающегося химика, академика Бутлерова (1828–1886), а на упомянутую выше «махрово-советскую» работу Гнеденко 1984 года.
Это очень важный нюанс, на самом деле. Потому что при более тщательном его разборе становится яснее и абзац второй. Где рассказано и про лампадки с иконами, и про регулярные посещения храма, и про очень заметную вдруг религиозность. Вот только ссылок на источники, подтверждающие столь сильные заявления, почему-то не приводится. Как правило, чётких ссылок в таких ситуациях не приводят по той причине, что источников тут просто нет. Иначе были бы и подобающие цитаты, а не одни лишь голые домыслы и экстраполяции пишущих.
Глядя же со стороны другой, как он имелся всегда, так имеется и по сию пору — совершенно подлинный и достоверный документ-свидетельство от знаменитого учёного-химика, профессора Бутлерова. На который дружно ссылаются историки как советского, так и постсоветского периодов, однако делают это всякий раз довольно специфически. Стыдливо, так сказать, скрывая название… Ибо реальный первоисточник здесь в равной степени очень неудобен как для историков под знаменем марксизма-ленинизма, так и под православными хоругвями.
Борис Гнеденко, в частности, в своей брошюре даёт нужную ссылку так: «Бутлеров А. М. Psychische studien, 1874, с. 300.» – и понимай её как хочешь… То, как интерпретировала эту ссылку Лариса Брылевская, отлично видно из её текста – источник обтекаемо назван «воспоминания Бутлерова», а вместо ссылки на «воспоминания» дана цитата из Гнеденко.
На самом деле текст Бутлерова – это вовсе не «воспоминания» известного химика, который с Остроградским даже не был знаком, появившись в Петербурге уже после его смерти. Статья Бутлерова носит название «Русский математик М.В.Остроградский, как спиритуалист», и на немецком языке была опубликована в журнале Psychische studien, то есть «Психические исследования», издававшемся в Лейпциге Александром Н. Аксаковым (1832 – 1903).
Самое же главное, что столь примечательная публикация была далеко не случайным эпизодом в жизни и деятельности видного учёного, а прямым отражением сильнейшего интереса Бутлерова, Аксакова и целого ряда других видных русских интеллектуалов к изучению необычных феноменов психики, известных в ту пору под названиями типа медиумизм, спиритизм и спиритуализм.
Аналогичный процесс с нарастанием интереса учёных к подлинно научному исследованию необычных феноменов психики происходил в ту пору и в США, и в Англии, и в других странах Европы (подробности см. в материале «Путь Клиффорда» ). Так что психо-медиумические инициативы Бутлерова и Аксакова в России стали своего рода национальным отражением общемировой тенденции.
Вполне адекватное представление об этой стороне научной деятельности Александра Бутлерова (ныне всячески скрываемой и замалчиваемой) даёт солидный сборник его публикаций, полностью посвящённых данной тематике и изданных Аксаковым на русском языке в память о большом учёном вскоре после его смерти: А.М. Бутлеров. Статьи по медиумизму. – С.-Петербург, 1889. С тех пор, насколько можно судить, данная книга больше никогда не переиздавалась, однако ныне её несложно найти в интернет-хранилищах Wikimedia в отсканированном цифровом виде (ссылку см. в конце).
В этом сборнике можно найти немало любопытнейших материалов, отражающих неоднократные попытки учёного привлечь внимание коллег к серьёзному изучению «скандально-неприличного» предмета: большая обзорно-аналитическая статья «Медиумические явления»; Заявление, поданное автором 4 марта 1876 года в комиссию физического общества при С.-Петербургском университете, учреждённую для рассмотрения медиумических явлений; статьи «Четвёртое измерение пространства и медиумизм», «О «возможном» и «невозможном» в науке», «Умствование и опыт», «Медиумизм и умозрение без опыта»…
Кроме того, в переводах с немецкого здесь же размещены и несколько статей Бутлерова для журнала Psychische Studien – включая и особенно интересную для нас статью. Этот текст определённо имеет смысл привести здесь практически целиком, лишь поджав местами объём ради компактности изложения – не теряя сути послания, естественно.
[Начало цитаты]
А.М.Бутлеров. Русский математик М.В.Остроградский, как спиритуалист.
Psychische Studien, 1874, стр 300
Люди непредубеждённые, приступающие к изучению явлений природы, особенно ценят наблюдения учёных. Конечно, наиболее доверия заслуживают показания тех, которые многолетним трудом доказали свою способность наблюдения и верность своего суждения.
Стóит, однако, учёному засвидетельствовать реальность медиумических явлений, как показания его сразу приобретают такое же малое влияние на воззрения большинства, как и свидетельство людей, непричастных науке.
Такое положение кажется нам совершенно естественным и причина его лежит в данной стадии развития этого вопроса. Весь учёный мир, не считая учёных, относящихся, так сказать, к предмету нейтрально и не имевших случая ознакомиться с вышеупомянутыми явлениями, делится на две категории. Первую, малочисленную, считающую эти явления вполне реальными и объективными, и вторую, более значительную, упрямо утверждающую противное на чисто теоретических основаниях.
Первые скромно сознаются в своём недостаточном знании тайн природы, в то время как вторые самодовольно объявляют, что знания человеческие настолько продвинулись, что дальнейшее развитие в известном направлении не нужно, дальнейшее познание невозможно и круг знаний замкнут.
Мы считаем себя вправе формулировать это так. Утверждать заранее, что за известным пределом ничего больше нет – разве это не значит считать ход изучения завершённым? Но подобное отрицание предполагает знание. Основой истинного знания, однако, могут служить только факты. Говорить же об «абсолютной невозможности» можно только в чисто спекулятивной области; только здесь оправдывается априорное отрицание.
Но априорное отрицание чего-либо представляется нам – выражаясь помягче – мало соответствующим строго-научному методу. И мы склонны думать, что привычка играет здесь бóльшую роль, нежели это предполагают.
Усовершенствования микроскопа показали нам предметы, о существовании которых мы прежде и не подозревали; телескопы открывают нам всё новые и новые отдалённые миры; мы изучаем материю и движение в разных и разных формах, начиная от грубого, твёрдого состояния и до тончайшего эфирного. Граница нигде не замечается и понятие об ограничении по меньшей мере так же недоступно нашему разуму, как и понятие о бесконечности. И если бы граница даже была найдена, то всё же нам пришлось бы при этом спросить – что же находится за этой границей?
К сожалению, однако, человек, постоянно обращающийся в тесном кругу грубоматериальных явлений, склонен, даже если он и учёный, считать природу ограниченной потому лишь только, что сам он ограничен условиями своего существования.
Громко говорящее самодовольство всегда производит впечатление, и люди, непричастные науке, едва ли могут критически обсудить, насколько возможно научно-теоретическое отрицание таких явлений, которые находятся вне чисто спекулятивной области и подлежат, наравне с другими явлениями природы, изучению посредством наблюдения и опытов.
Недалёко то время, когда число мнимо-ненадёжных наблюдателей и их наблюдений ощутимо возрастет … и тогда игнорирование их сделается невозможным, наблюдения и исследования сделаются обязательными, и реально-существующее должно будет быть признанным за таковое.
На прежние свидетельства людей науки будет в то грядущее время обращено внимание и за ними будет признано то значение, которое им подобает. Кроме того, те свидетельства, которые высказывались без колебания, но не успели появиться в печати, должны быть также доведены до всеобщего сведения с той целью, чтобы сохранить за лицами, коим они принадлежат, честь признания истины.
К числу таких лиц принадлежит русский математик Михаил Васильевич Остроградский, член С.-Петербургской Императорской Академии Наук, умерший в 1861 году. Здесь не место говорить о его научных заслугах: его сотоварищам по специальности имя Остроградского более чем известно.
Мы не имели удовольствия лично знать Остроградского и заимствуем нижеследующее из записей его знакомой (госпожи Прибытковой). Истинность этих записей, в которых мы со своей стороны не считаем возможным сомневаться, подтверждается словами одного из коллег покойного [академика В.Я. Буняковского].
Сверх того, мы имеем фактическое доказательство воззрений Остроградского, о которых идет речь, а именно – большая тетрадь формата in folio, часть которой заключает математическую работу учёного, а другая вся исписана планшеткою [технический инструмент спиритуалистов для общения с потусторонним миром]. Данная тетрадь находится ныне в распоряжении издателя этого журнала.
Всем более или менее было известно, как серьёзно относился знаменитый математик к медиумическим явлениям, в реальности которых он ничуть не сомневался. Правда, об этом мало говорили и говорят, боясь, вероятно, затемнить славу покойного учёного. Мы же, после всего здесь нами сказанного, не можем разделять такого опасения. Тем более, что сам Остроградский, как это читатель сейчас увидит, питал совершенно другое желание.
[Записи г-жи Прибытковой]
… Мне, имевшей случай часто принимать его у себя в зимы 1858 и 1859 годов (за два года до его кончины в декабре 1861), и подолгу с ним беседовать о его любимом предмете – проявлениях загробного мира, тем более памятна эта поразительная черта его обширного, глубокого ума, потому что в то же время часто случалось слышать от других не менее поражавшее меня мнение, что будто он ослаб умственно, если не совсем помешался.
И это потому только, что он добросовестно и бесстрашно признавал во всеуслышание, что, убедившись многочисленными опытами со столоверчением в проявлении сил иного мира, он безусловно в тот мир верил.
Я говорю – признавал бесстрашно, – так как это добросовестное признание чуть ли не лишало его перед многими современниками его заслуженной учёной репутации. Михаил Васильевич знал это и добродушно смеялся, рассказывая, что его считают помешанным.
Убеждение его в проявлениях духовных было настолько горячим и сильным, что, помню, раз, среди нашей беседы, он выразил желание, что если бы когда-нибудь вздумали писать его биографию, то поместили бы в ней сведения о том, сколь глубокий переворот произвело столоверчение во всем его миросозерцании.
Вот его собственный рассказ об этом перевороте, насколько могу припомнить его, слышанный мною при первой встрече с ним у одного из его товарищей по академии, В.Я. Буняковского.
Я был полным материалистом и атеистом, признавал только то, что мог осязать, вымерить и свесить, когда дошла к нам из Америки весть, что столы вертятся.
Увидав сам, что действительно вертятся, я заинтересовался фактом, как всяким новым открытием, искал в нем вначале механический закон, устранив при этом, конечно, всякую возможность подлога. Делал опыты над большими тяжёлыми столами, которые никак не могли бы подвинуться от лёгкого прикосновения рук, составлявших цепь, и никакого механического закона не открыл.
А тут стали говорить, что столы не только вертятся, но и отвечают на вопросы посредством стуков ножкой. Попробовал сделать опыт, и не один, а десятки, сотни опытов, – и убедился в присутствии неизвестной, но разумной силы, которая давала ответы на невысказанные мысли, сообщала вещи, никому из присутствующих неизвестные, и сообщала их верно.
Так как другого объяснения факту не находилось, я поверил духовной силе, или духовному миру, как называла сама себя эта сила. А поверив духовному миру, то есть бессмертию человека, я логически доведён был до веры в существование Божества. Вот чем обязан я столоверчению.
И действительно, сильна была вера Михаила Васильевича: он говорил о загробной жизни с положительностью уверенности в ней, а о своём переселении в иной мир без всякого страха перед неизвестностью, видимо, сроднившись с ним мыслью. Но при этом он не разделял, по крайней мере за два года до кончины, ни одного из спиритуалистических или спиритических учений, признавая из них только собственно факт существования духовного мира и возможности сообщений с ним в этой жизни. А также читал многое, выходившее в то время по этому предмету в Европе и в Америке.
Михаил Васильевич любил говорить о своих опытах и рассказывал мне о многих поражавших его сообщениях из иного мира…
[конец записей г-жи Прибытковой, далее – финальные комментарии Бутлерова]
Мы прибавим к сказанному, что Остроградский очевидно прошёл тот же постепенный и неизбежный путь, как и все другие, пожелавшие посвятить часть своего времени наблюдениям медиумических явлений. Несмотря на глубоко укоренившееся неверие, с которым приступаешь к ним вначале, в конце концов видишь себя вынужденным уступить фактам.
Вначале негодуешь на свидетельство собственных чувств, доказывающих реальность того, что привык считать противоречащим здравому человеческому смыслу. Нужно немало времени и внутренней ломки, чтобы примириться с реальностью этих явлений, и раз это совершилось, то всё ещё трудно спокойно принять невероятное за действительно существующее. Подчас возникают новые сомнения, всплывает прежний образ мыслей и только полная невозможность взглянуть на испытанное иначе, как на фактическое и истинное, побеждает сомнения.
Вполне сознаешь недостаточность человеческих знаний и уступаешь только потому, что с фактами не спорят. То же, вероятно, было и с нашим Остроградским…
[Конец цитаты]
#
Для завершения сравнительного жизнеописания осталось лишь зафиксировать очевидное. Жизни Михаила Остроградского и Владимира Воеводского разделяет интервал длительностью свыше полутора столетий. За это время очень сильно изменилось всё – от стиля письма до нашего повседневного быта, не говоря уже об уровне науки.
Не изменилось только одно, к сожалению. Непременно настороженное – от пугливого до враждебного – отношение науки к психическим феноменам; категорическое нежелание их тщательно изучать; и тотальное отрицание даже абсолютно достоверных фактов, предоставляемых учёными-еретиками. В этой области наука по-прежнему поразительно похожа на официальную религию с её табу и догмами.
Причём похожа в полной независимости, что интересно, от господствующей в науке идеологии – будь она марксистско-ленинская, западно-либеральная или же православно-самодержавная, прости господи.
Такой вот занятный «научно-религиозный инвариант» получается…
[The END]
# # #
Дополнительное чтение:
Важная сторона жизни математика Воеводского (и почему её пытаются скрывать)
Индекс совпадений, или Фракталы истории
Сравнительные жизнеописания: Эмпедокл и Фред Хойл ; Блез Паскаль и Вольфганг Паули ; Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн .
О научных исследованиях медиумизма в XIX веке: Путь Клиффорда
# #
Основные источники:
Георгий Шабат; Ольга Орлова. «Божественная искра. Памяти Владимира Воеводского«. Троицкий вариант – Наука, № 249, 13.03.2018
Л.И. Брылевская, «Миф об Остроградском: правда и вымысел«. Историко-математические исследования. Вторая серия. Вып. 7 (42). М.: Янус-К, 2002
Бутлеров А. М. «Русский математик М.В.Остроградский, как спиритуалист». В сборнике: Бутлеров АМ, Статьи по медиумизму. — СПб., 1889.
#
kiwi arXiv 