( Июль 2021, idb.kniganews )
Продолжение цикла публикаций, возвращающих к жизни книгу от генерала-криптографа Франсуа Картье – о тайной зашифрованной автобиографии Фрэнсиса Бэкона. В этой части показаны отчётливые взаимосвязи между магической наукой Бэкона и криптоанализом спецслужб. Предыдущие части цикла: # 1 , # 2 , # 3 , # 4 , # 5 , # 6 , # 7 .
Метод засекречивания информации, изобретённый Фрэнсисом Бэконом, получил от него название Omnia Per Omnia, то есть шифрование «всего через всё» в переводе с латыни. Из собственных трудов Бэкона известно, что сам он расценивал свой метод тайнописи чрезвычайно высоко.
Из других источников – пусть менее знаменитых, но ничуть не менее надёжных – достоверно известно, что столь же высоко расценивал этот шифр и Уильям Ф. Фридман, главный криптограф АНБ США и один из отцов-основателей современной научной криптологии.
Давно уже не является тайной и то, что собственно шифром огромный интерес Фридмана к бэконовскому наследию отнюдь не ограничивался. Хотя профессиональное вхождение молодого учёного-генетика в область криптографии происходило именно благодаря засекреченным текстам Бэкона и работам по их дешифрованию, в не меньшей степени повлияла на Фридмана и весьма особенная бэконовская философия науки.
В частности, знаменитое изречение Бэкона «Знание – это сила» (Knowledge is Power) стало для Фридмана, по сути дела, главным девизом всей его крипто-шпионской жизни и деятельности. Под этим девизом – зашифрованным методом Бэкона в поворотах голов офицеров на выпускной фотографии – Фридман обучал свой первый большой курс военных криптографов в 1918 году. И под этим же девизом – выбитом на могильном камне и спрятавшем в себе его собственные инициалы WFF тем же бэконовским шифром – Фридман отошёл в мир иной в 1969.
(Увеличенный вариант снимка 1918 г см. тут)
Содержательные подробности на данный счёт можно найти в большом расследовании «Тайны криптографической могилы». Для целей же расследования нынешнего особо интересный результат этого полустолетнего увлечения Фридмана специфической философией Бэкона сводится к тому, что один из самых знаменитых криптографов XX века каким-то образом умудрился стать и главным могильщиком великого для исторической науки открытия. То есть открытия большущего массива тайных посланий, зашифрованных для потомков в книгах XVI-XVII веков самим Бэконом и людьми его круга.
Для понимания того, отчего именно Фридман по сути идеально подошёл на эту неблагородную и неблагодарную роль, необходимо знать несколько для кого-то неожиданных в данном контексте, но одновременно и очень важных вещей. Знать, во-первых, какое место занимала в философии Бэкона магия. Во-вторых, знать, какого рода вещи называл магией Фридман. И в-третьих, хотя бы в общих чертах представлять, отчего магией сегодня занимаются в науке секретной и одновременно поносят её как «предрассудки и суеверия» в науке открытой…
Начинать (и заканчивать) разъяснения, понятное дело, следует с Фрэнсиса Бэкона. С того, в чём была суть его научной философии, что он понимал под магией, почему считал её важным компонентом науки, но открыто об этом не говорил. И каков, наконец, во всей данной картине глубинный смысл его знаменитого афоризма «Знание это сила» .
Для погружения в тему дел, по времени весьма отдалённых, вполне естественно опираться на работы авторитетных специалистов-историков, профессионально оперирующих первоисточниками. Здесь, в частности, привлечены для разъяснений три такие монографии:
- Паоло Росси. Фрэнсис Бэкон: от магии к науке (1968);
- Фрэнсис Йейтс. Просвещение розенкрейцеров (1972, в Сети имеется русский перевод);
- Джон Генри. Знание это сила: Как магия и правительство помогли Фрэнсису Бэкону в создании современной науки (2002)
Факты и сопоставления, приводимые в данных работах современных историков, при их сведении в обобщенно-скомпилированную картину выглядят так.
Фрэнсис Бэкон (1561-1626) был великим гением из тех, кто помог сформировать современный мир. Но для многих людей было бы затруднительно сказать, а почему, излагая конкретнее, мы воспринимаем Бэкона именно так. Ведь он не сделал никаких новых научных открытий, не изобрёл никаких технических новшеств, не обнаружил неведомых прежде законов природы.
Его достижением стало вот что. Именно Бэкон в красноречивой философской форме изложил связный и последовательный метод для того, чтобы систематическим путём делать все перечисленные вещи: открывать новые феномены, придумывать и внедрять технические новации, выявлять скрытые законы природы. И на этом пути Бэкон оказался для истории столь же важен, как наиболее знаменитые из учёных – вроде Галилея или Ньютона – в тех делах и свершениях, которые историки именуют Научной Революцией.
По сути, Фрэнсис Бэкон хотел переопределить само понятие исследований мира природы. Абсолютно убеждённый в том, что предназначение философии не только в интерпретации мира, но в его преобразовании, он был одержим идеями такого прогресса человечества, для которого не было бы пределов.
Сам Бэкон говорил об этом так, к примеру:
Превыше всех успехов человека следовало бы ценить не добычу какого-то конкретного изобретения, сколь бы ценным и полезным оно ни было, но зажигание света в природе. Такого света, который уже на восходе своём должен достигать и освещать все окраины, окаймляющие круг наших нынешних знаний; и таким образом, распространяясь затем всё дальше и дальше, он должен раскрыть и показать нам всё из того, что есть среди наиболее сокрытого и тайного в мире. Вот такой человек (думается мне) стал бы подлинным благодетелем – распространителем царства человеческого на всю вселенную, героем освобождения, победителем и покорителем необходимости. (Предисловие к «Интерпретации Природы», 1603)
Говоря современным языком, Фрэнсис Бэкон был философом науки. Возможно, самым первым из тех, кто действительно тут важен. Его постоянно направлял замысел объединить три главных заботы науки:
как знание обосновывается, как знание можно расширять и как его можно делать полезным.
Новый бэконовский метод был разработан для полного преобразования тех знаний о мире природы, которые имелись в его время, и которые он расценивал как одновременно неверные и бесплодные. А поскольку также Бэкон был ещё и великим писателем, он помог вдохновить и многих других на принятие новых подходов к естественной философии. Причём влияние это длилось ещё очень долго после его смерти в 1626.
Известное возражение современных критиков Бэкона, выступающих против отнесения его к фигурам первого плана в истории науки, состоит в том, что Фрэнсис Бэкон в своём проекте «прогресса учёности» не уделил должного внимания математическим наукам, имеющим ныне столь большую значимость; и более того, он продемонстрировал собственную некомпетентность в этой области, отвергнув астрономическую теорию Коперника и теорию магнетизма Уильяма Гильберта.
Конкретно на этих – далеко неслучайных – сторонах бэконовской позиции полезно сфокусироваться чуть далее. В целом же современные критики Бэкона зачастую упускают из вида и словно не понимают, что именно он был ключевым инструментом в том, каким образом наука и технологии стали важнейшими характеристическими аспектами Западной культуры.
До Бэкона вообще не было такой вещи, как наука в нашем современном смысле этого слова. После Бэкона Западная Европа встала на курс таких открытий и изобретений, результатом которых стала цивилизация на основе мощи науки и технологий. Поэтому в очень реальном смысле можно говорить, что Бэкон изобрёл современную науку.
Но при этом, однако, наука в понимании Бэкона сильно отличалась от того, что мы понимаем под наукой сегодня.
Бэкона справедливо помнят в истории как одного из первых философов, продвигавших идею о том, что знания человека и сила человека должны сливаться в одно. Или о том, формулируя чуть иначе, что научное знание должно быть направлено на «улучшение разума человека и улучшение его участи» (Thoughts and Conclusions, 1607).
Политические и религиозные мотивы, стоявшие за этой идеей, освещены в философской литературе вполне отчётливо. Значительно меньше, однако, освещена та древняя модель – или магическая традиция – которой Бэкон здесь следовал.
Ибо в рамках магической традиции знание мага было всегда предназначено для практического применения в деле.
Поскольку современные комментаторы бэконовских текстов обычно незнакомы с основами магии, они часто бывают озадачены заявлениями Бэкона типа такого, к примеру: «Истина … и полезность – это в точности одни и те же вещи» (New Organon, I, Aphorism 124).
С философской точки зрения мы имеем здесь довольно озадачивающее заявление относительно целей науки. Ведь для сегодняшних учёных это совершенно обычное дело и даже, бывает, постоянное профессиональное занятие – думать о таких истинах, в которых определённо нет абсолютно ничего полезного. Достаточно лишь вспомнить о науке под названием «чистая математика» и таких примыкающих к ней областях фундаментальной физики, где никому не ведомы способы реального использования добываемых истин.
Но вот с точки зрения практической магии и бэконовской науки (как противоположности спекуляциям естественных философов) совсем несложно увидеть, однако, что те истины, которыми озабочены здесь – это такие истины, для которых находится применение.
Если знание это сила, то тогда истина – вещь несомненно полезная.
Бэконовские философские труды демонстрируют, что он знал о магии весьма много. Что отчасти он и сам практиковал в делах магической традиции, в частности, в области алхимии. И то, что его собственная философия была в значительной степени обязана магии.
Уже в начале наиболее важной из опубликованных Бэконом работ, в его «Новом Органоне» (New Organon, I, Aphorism 3) он декларирует, что:
«Для повышения эффективности своей работы, всё, что человек может делать – это складывать вместе или разделять на части естественные вещи. Всё остальное делается природой, работающей внутри этих вещей.»
Полезно сравнить эти слова с такой цитатой:
«Весь ход Природы мог бы научить нас согласию или несогласию вещей – либо так, чтобы уметь разделять их, либо складывать их вместе путём взаимного и подходящего применения одной вещи к другой, поскольку тем самым мы совершаем странную и удивительную работу…»
Этот фрагмент взят из наиболее, наверное, известного компендиума о магии, Magia Naturalis («Естественная магия», 1589), автором которого является Джамбаттиста делла Порта (1535-1615).
В своём трактате Делла Порта в явном виде объясняет, как происходят удивительные магические эффекты: природные тела имеют незримые оккультные силы, посредством которых они могут действовать друг на друга, иногда усиливая одним другое (когда их силы находятся в согласии), а иногда блокируя одно другим (если их силы находятся в несогласованности).
Та же самая идея может быть обнаружена и у другого сведущего автора магической традиции, Корнелия Агриппы (1486-1535):
«Маги – тщательные исследователи природы, лишь направляющие то, что природа ранее уже приготовила, объединяющие активное с пассивным, и часто добивающиеся успеха в получении таких результатов, которые в народе расцениваются как чудеса, хотя на самом деле это не более чем предсказание естественных природных процессов. (О неопределённости и суетности всех наук, 1526)»
Представляющиеся чудесами результаты могут достигаться, говорит Агриппа, просто путём правильного комбинирования или объединения подходящих компонентов – активных и пассивных. Аналогичным образом, весьма странные и удивительные дела можно осуществлять, как говорит Делла Порта, просто применяя одну вещь к другой. И когда Фрэнсис Бэкон говорит о том, что для достижения желаемых эффектов всё, что человек может сделать – это «складывать вместе или разделять на части естественные тела», а затем довериться Природе в достижении желаемого результата, тут ясно видно, что он пишет как маг…
Для наглядного примера того, как приёмы и практики, общепринятые в рамках магической традиции, находят весьма эффективное применение в работе секретных спецслужб, занимающихся криптоанализом и вскрытием шифров, очень хорошо подходит следующая история из биографии Уильяма Ф. Фридмана и его жены Элизебет Смит Фридман.
Особо хороша и показательна эта история сразу по нескольким причинам. Во-первых, происходила она в 1917 году, когда Фридманы ещё работали в Ривербэнкских лабораториях полковника Фабиана. Иначе говоря, их главным занятием там по-прежнему было выявление и вскрытие бэконовских шифров в старинных книгах XVI-XVII вв. А криптоаналитические работы по заданиям правительства США добавились исключительно как собственная инициатива Фабиана, уверенного в мощи и профессионализме его криптографического департамента.
Во-вторых же, сотрудники этого департамента, в тот период уже возглавляемого Уильямом Фридманом, при работе с текстами Бэкона – как открытыми, так и зашифрованными – были естественным образом погружены в особенности магической бэконовской науки. А потому и как достаточно естественный – с точки зрения практической магии – должен рассматриваться такой «похожий на чудеса» эпизод в их шпионско-криптоаналитической работе (известный из нескольких источников, включая и знаменитую историю криптографии от Дэвида Кана «Взломщики кодов»).
Когда Ривербэнкские лаборатории по линии помощи правительству США и их союзникам стали демонстрировать реальные успехи в криптоаналитическом взломе шифров неприятеля, то английские коллеги из военной разведки прислали им пять коротких сообщений для контрольного теста на вскрытие. Эти тексты были зашифрованы не вручную, а особым устройством – новым шифратором, который изобрёл один из сотрудников британского криптобюро.
Англичане были абсолютно уверены в стойкости своего нового шифра и прислали его американским коллегам лишь для того, чтобы дополнительно в этом убедиться с помощью независимой экспертизы. Даровитый Уильям Фридман, однако, практически сразу сумел дешифровать часть материала, определив систему и отыскав один из криптоключей (ключом оказалось слово CIPHER, то есть «шифр»). Второй ключ для остальной части, однако, вычислить аналитически не удавалось никак. И вот тогда-то Фридман решил прибегнуть к необычному методу взлома по рецептам практической магии: соединить активное с пассивным, удалить всё мешающее – и позволить природе самой предоставить готовый ответ…
В той же комнате за соседним столом над вскрытием других криптограмм работала жена Фридмана Элизебет. На минутку прервав её занятия, криптограф попросил жену отвлечься, расслабиться и «сделать свой разум чистым»… А теперь, продолжил Фридман после некоторой паузы, я хочу, чтобы ты сказала мне то слово, которое придет тебе на ум первым, когда я скажу тебе своё… Сделав ещё одну небольшую паузу, он произнес: «Шифр»… – «Машина», тут же сказала ему в ответ Элизебет. Подставив это слово – MACHINE – в качестве криптоключа, Фридман сразу увидел, что ключ действительно подходит и вскрыл весь тестовый материал полностью (самая первая из дешифрованных фраз выглядела так: «Этот шифр абсолютно невскрываем»)…
Тут, конечно же, сразу следует подчеркнуть, что подобного рода вещи – типа интуитивного угадывания нетривиальных промежуточных ответов, ниоткуда, вообще говоря, не следующих – в практической работе талантливых криптоаналитиков происходят регулярно. Это феномен ныне хорошо известный из множества реальных историй о вскрытии сложнейших шифров по одним лишь шифртекстам перехвата. И «магией» такие вещи, ясное дело, почти никогда не называют. Но «почти» – слово тут очень важное.
Потому что был в истории криптографии один интересный период, когда всю область разведывательной информации, добываемой путём криптоаналитического взлома шифров, вполне официально называли в государстве кодовым словом MAGIC, то есть «Магия». Государство такое называлось США, а столь интересный исторический период приходился именно на то время, когда главным криптоаналитиком страны был человек по имени Уильям Ф. Фридман.
В общепринятой истории криптографии, однако, этот бесспорный факт, насколько известно, никем и никогда не связывается ни с именем Фрэнсиса Бэкона, ни с его магической стороной научных знаний…
Почему историки криптографической науки упорно не желают видеть здесь важную роль Бэкона, разъяснений, естественно, не предоставляется. Но зато у историков и философов науки давно имеются вполне достоверные факты и правдоподобные объяснения тому, почему Фрэнсис Бэкон в своих открыто опубликованных работах о «прогрессе учёности» явно старался дистанцироваться от двух существенно разных, казалось бы, областей.
С одной стороны, Бэкон делал всё, чтобы его идеи о развитии знаний человеческих на основе опыта и практической пользы никак не связывались с собственно словом «магия», которое в традиционных представлениях народа часто подразумевает ведьмовство, тайные связи с «нечистой силой» и прочие предосудительные вещи подобного рода. Со стороны же другой, в своих трудах Бэкон явно сторонился и таких вроде бы чистых, на современный взгляд, тем, которые были связаны с математикой, астрономической теорией Коперника и теорией Уильяма Гильберта о магнетизме и электричестве.
Для понимания этих даже по сию пору мутных аспектов картины необходимо отчётливо представлять ту весьма специфическую – и во многих отношениях конкретно для Бэкона очень опасную – историческую обстановку, в условиях которой философ разрабатывал и публиковал свой проект «Великого восстановления наук».
Четыре наиболее существенных для этой истории события из первого десятилетия XVII века – это казнь Джордано Бруно через сожжение на костре в Риме (1600); не менее жестокая в своей бесчеловечности казнь графа Эссекса в Лондоне (1601); публикация в Англии работы Бэкона «О достоинстве и приумножении наук» (1605); начало массового распространения в Германии манифестов от тайного братства розенкрейцеров (1607).
Сразу же обратив внимание на почти одновременное появление в Англии и Германии двух очень созвучных – и в то же время заметно разных в своих деталях – учений Бэкона и розенкрейцеров, далее естественно столь же внимательно отнестись и к последующим важным параллелизмам между ними.
По времени первая среди главных научно-философских работ Бэкона, «О достоинстве и приумножении наук», как уже отмечено, была опубликована в 1605 г. Книга «Великое восстановление наук, или Новый Органон», расценивавшаяся автором как наиболее важная для изложения его философии и программы, вышла в свет в 1620-м. Ещё одна важнейшая книга на латыни, «De augmentis scientiarum» — как переработанная и сильно расширенная версия английского издания 1605 года — появилась в 1623-м.
При сопоставлении этих дат с хронологией развития розенкрейцерского движения, отчётливо видно следующее. С философией Бэкона читатели Европы начали знакомиться за несколько лет до публикации первых манифестов розенкрейцеров в 1607-1616 гг.
Наиболее полное изложение этой философии (Новый Органон) увидело свет именно в тот драматичный период, когда в Богемии на протяжении всего одного 1620 года царствовала весьма особенная чета «зимних монархов», Фридриха V Пфальцского и его жены Елизаветы (старшей дочери Якова I, тогдашнего короля Англии и Шотландии). «Зимняя королева» Елизавета была хорошо знакома с Фрэнсисом Бэконом и находилась под заметным влиянием его философии. Розенкрейцеры, в свою очередь, вместе с восходом Богемского королевства (заложившего прочный союз между Англией и протестантской Германией) связывали большие надежды на начало новой эпохи для человечества.
Издание же латинской версии бэконовской работы «О приумножении наук» (De augmentis) совпало по времени с пиком интереса в европейских странах к делам тайного невидимого братства в 1622-1623 и с «розенкрейцерским переполохом» в Париже.
Иначе говоря, для понимания этой картины важно видеть, что розенкрейцерское движение и творчество Бэкона развивались отчётливо одновременно. И что во многом необычный «фурор» вокруг крайне таинственного, всегда незримого, одновременно научно-интеллектуального и духовно-мистического движения розенкрейцеров распространялся по Европе в те самые годы, когда в Англии издавались бэконовские труды.
Очень же заметная разница между текстами Бэкона и анонимными текстами розенкрейцеров сводится к тому, что Бэкон всюду и старательно избегает упоминаний таких общеизвестных и находившихся тогда у всех на слуху имён, как Джон Ди, Джордано Бруно, Уильям Гильберт. То есть людей, с одной стороны, весьма знаменитых своей обширной учёностью, но со стороны другой слывших в народе «магами и заклинателями».
Король Яков I, занявший престол Англии после смерти Елизаветы в 1603, со страхом и очевидным неприятием относился и к магам, и к их магии. Поэтому Бэкону, активно искавшему не только личной безопасности для себя, но и благосклонности со стороны нового монарха, пришлось делать всё, чтобы его философские труды никак не связывали ни с этими именами, ни с магией вообще.
Анонимные же розенкрейцеры, с другой стороны, ничуть не боялись ссылаться на Джона Ди и его концепцию математических наук, хотя во многом благодаря именно Ди математику в те времена связывали с колдовством и заклинаниями. То есть делом весьма опасным и привлекавшим к себе внимание «охотников на ведьм».
Заметное влияние на тексты розенкрейцеров оказал и Джордано Бруно, ещё один знаменитый «герметический маг» той эпохи. А Бруно, как известно, в своей работе, вышедшей на английском языке, связывал появление теории Коперника с грядущим возвращением «египетской», то есть магической, религии. Что же касается Уильяма Гильберта и его теории магнетизма, то и в его труде о магнитах и электричестве вполне отчётливо и несомненно ощущается влияние Джордано Бруно.
Короче говоря, из всех этих сопоставлений – и конечно же с учётом страшной казни Джордано на костре в 1600 году – вполне можно понять, отчего философия Бэкона и розенкрейцеров в большинстве общих аспектов оказываются весьма похожими, однако заметно различаются множеством конкретных деталей.
В принципиальном отличии от всегда незримых, а потому неуловимых розенкрейцеров, Фрэнсис Бэкон постоянно находился на виду. А кроме того, являясь тайным сыном королевы Елизаветы и потому законным наследником английского престола, пусть даже и не претендовавший на корону Бэкон оказался в высшей степени зависим от милости или гнева монархов. Жесточайшая же казнь его родного брата, графа Эссекса в 1601 году, более чем наглядно убедила Бэкона в масштабах той смертельной опасности, которая грозит и ему лично – просто по причине королевского происхождения.
Но такого рода доводы, конечно же, убедительны лишь в том случае, если считать доказанной подлинность признаний Фрэнсиса Бэкона из его тайной зашифрованной биографии. К переводу фрагментов которой мы и переходим.
# #
Жизнь Бэкона, как он рассказывает её двухлитерным шифром
Краткий пересказ Главы VIII
[ стр. 137-140 в книге Картье]
Мятеж графа Эссекса поначалу предполагал высадку в Милфорд-Хэвен в сопровождении внушительного корпуса солдат – в надежде на то, что по мере наступления на Лондон к нему присоединятся многочисленные сторонники. Но по совету друзей, однако, этот план был отвергнут и на какое-то время стал выглядеть существенно иначе.
Теперь план Эссекса стал выглядеть как безумная затея сразу захватить королевский двор. Его друзья – Дэверс, Дэвис и Блант – будучи хорошо известными при дворе, могли беспрепятственно туда войти с достаточным количеством помощников, которые без привлечения к себе внимания распределились бы по дворцу.
По заданному сигналу они должны были захватить алебарды стражи и взять на себя охрану в заранее определённых местах: один брал караульное помещение, второй зал приёмов, третий следил бы за входом. Тем временем Эссекс должен был проникнуть в покои королевы и фактически захватить её под тем предлогом, что некоторые из её советников и осведомителей были его смертельными врагами. Вынудив её величество предать этих людей суду, он назначил бы на освободившиеся места своих сторонников. После чего планировалось созвать Парламент, чтобы узаконить перемены и поставить всё под контроль Эссекса.
Этот план не только был прекрасно известен Саутгемптону, как правой руке Эссекса, но и вполне соответствовал его авантюрной натуре. Однако воплотить данный план не удалось, как мы знаем.
Королеву встревожили суета вокруг графа Роберта и появление в Лондоне заметных персонажей со всех концов Англии. Не ускользнули от её внимания и известия о тайных встречах соратников Эссекса, на которые они собирались без него. Результатом же этого стало предчувствие опасности и удвоение численности дворцовой охраны, предупрежденной об усилении бдительности.
Получив сообщения о происходящем, граф Эссекс решил, что заговор их раскрыт, а потому резко изменил и ускорил события.
Прежде всего, он вернулся к исходному плану захватить Тауэр, комендант которого обещал ему предоставить ключи. Чтобы захватить далее весь город, Эссекс намеревался открыто завоевать поддержку протестантов и тайно поддержку католиков, пообещав последним восстановление католической религии.
Поскольку Эссекс в то время фактически был на свободе, его понадобилось разыскивать, чтобы вызвать для дачи показаний перед членами королевского Совета.
Когда же за ним пришли, Эссекс наотрез отказался туда идти и запустил слух, будто вечером, отправившись на Совет, он был повален на землю и чуть было не утоплен Кобхэмом, слугой сэра Уолтера Рэйли, а также самим сэром Уолтером.
К сожалению, Эссекс часто менял свою историю о произошедшем и даже рассказывал, что за четыре дня до этого на него напали четыре иезуита – с той же самой целью.
Такое поведение сильно подорвало его престиж, так что совсем немногие из сторонников откликнулись на призыв Эссекса взять в руки оружие и пойти сражаться за своего короля.
К тому же королева Елизавета выступила с мудрой предосторожностью, отдав войскам приказ быть во всеоружии и готовыми откликнуться на её призыв.
Как бы там ни было, на стороне Эссекса выступило несколько сотен людей и не менее пятнадцати видных джентльменов, включая графов Ратленда и Саутгемптона, лордов Сэндза, Маунтигла и ряда других.
В своем доме Эссекс оставил в качестве заложников графа Уорчестера, лорда-канцлера, лорда-начальника юстиции и хранителя печати, которые пришли к нему для переговоров. Их заточение там, однако, было недолгим.
Неподалёку от Тауэра сторонников графа Эссекса встретили войска её величества во главе с лорд-адмиралом Ноттингемом. Блант был ранен, Трэйси убит.
Тогда Эссекс вернулся домой и там забаррикадировался. Долго, впрочем, это сопротивление не продолжалось. Эссекс договорился о том, что его жене не причинят никакого вреда, после чего сдался.
Поскольку большинство важных документов было графом уничтожено, многие детали этого заговора остались нераскрытыми. Имевшихся фактов, однако, было достаточно, чтобы доказать вину Эссекса и графа Саутгемптона.
В свою защиту он утверждал, что не присутствовал на ключевом собрании пятерых заговорщиков в Друри-хаус. Однако, это Эссексу никак не помогло, потому что его сообщники предъявили инкриминирующие документы, написанные его собственной рукой.
Рассказывается, что в тюрьме Эссекса подвергли жесточайшим пыткам, поскольку палачи получили дозволение причинять узнику любую степень боли и «раскалённым железом выжгли его прекрасные глаза для получения признаний». После чего его хладнокровно казнили…
Этот трагический конец и те ужасные зверства, что его сопровождали, произвели на Фрэнсиса Бэкона сильнейшее по тяжести впечатление.
# #
[ стр. 132-137 : дешифрованные тексты Оригинала ]
BACON’S LIFE
AS HE TELLS IT IN THE BILITERAL CIPHER
Chapter VIII
For a short space, this rebellion of the Earl of Essex hardly showed as such, having been by the counsel of his friends, kept wisely back when he purposed landing a large body of soldiers at Milford Haven, expecting many to join his forces as they moved on toward London and contenting the proud soul, swelling to bursting in his breast, by taking forth two hundred of his choicest spirits to give a show of greatness and aid him in the secret projects that he was hatching.
His plan was nothing less than a mad design to take possession of the court; his assistants, Davers, Davis and Blount, being well known, might enter unchallenged with a sufficient number of aids that scattered about should likewise cause no remark.
At the given sign they were so seize, without confusion, the halberds of the guard, take stand, each in his previously assigned place — one to old the guard chamber, one to possess himself of the hall, and a third to keep watch at the gate — whilst Essex should enter the presence chamber and virtually get possession of the queen, under pretense of complaining that certain of her advisers and informers were his mortal enemies and making bold to desire her majesty should bring these men to trial, should promptly name some who were neither wanting good favor nor deficient in courage to occupy the places so made vacant. Then was Parliament to be called to make concessions and the city itself to be under his control.
This plan, known perfectly to Southampton, the chief of his friends, manifestly suited that adventurous assistant well, but it failed in execution as we know.
The unwonted stir in all quarters, while Earl Robert had the measure of liberty he enjoyed, made her majesty watchful; also the assembling from every county of England of noteworthy men, nobility and military being chiefly observed, — not however, throngs, but slow gatherings as though one drew afterwards another — escaped not her eye, whereupon the guard at court were made aware of danger and the number doubled. Report thereof, coming to the Earl of Essex greatly excited his fears lest his plot had been discovered, and hastened the end.
From the first, my lord of Essex, whose whole thought clun to his original plan for seizing the Tower, — relying upon the inspector of the ordnance who had vowed to surrender the keys, — and afterward, from such point of vantage surprising and possessing the city, attempted to win the favor of the Protestants overtly, and of his Jesuit acquaintances covertly, promising the latter, I am truly informed, that he would restore the Catholic faith, and, as his innermost being was mightily swayed by imagination, I think he persuaded himself that hold on the people was sufficient to carry out these simpler plots, whilst he doubted her majesty’s graces would undermine a hope built on the faith and affection of the gentlemen that were among his company. Therefore he determined that a surprise would be attended by too many dangers and trusting greatly to the love of the citizens, fell back on their aid. Twas Candlemas term ere his plan was so far digested.
His liberty being little restrained he had ample and constant means of carrying out his plans. As he was not confined to his chambers at court, it was necessary to send for him when he should appear before the council, but when this was done, my lord boldly refused to go and straightway disseminated a rumor that in going thither in the evening he was set upon and nearly drowned by Cobham, the tool of Sir Walter Raleigh and Sir Walter himself.
But unfortunately this tale was frequently varied by the earl, and at one time he did give out that four Jesuits had made an attack four days before, for the same or similar purpose. This weakened his case so much that but few came at his call when he went forth bidding them arm and fight for their king. In truth he saw not many people out, for her majesty took the wise precaution to give order : « Arm and wait in readiness within for the call. »
Losses unthought of, hosts of hamperers where he had put boldest confidence that most loyal helpers would sustain him, with his hasty measures, much weaker troops, as well as a most utter want of any true indubitate remnant of every king’s whole right — that is, simple honor — I know, were the controllers which made his fate certain.
But with him were not less than fifteen score of the principal gentlemen, a company well chosen, containing on the part of the nobility, Earls of Rutland and of Southampton, Lord Sands, Mounteagle, with others; behind him he had left Earl of Worcester, Lord Keeper, Lord Chief Justice, Her majesty’s Controller, and Bearer of the Seal, — who had come to meet Lord Robert — themselves enduring imprisonment in his house, but they remained not long in duress.
The tour of the city being well nigh made, my Lord’s party met her majesty’s troops led forth by the admiral. Blount was wounded, Tracy killed; then my lord returned to his own house, and barricading the two great gates, defended the house on all sides, but availed not long. First he begged for the safe conduct of the countess, then surrendered.
Many important papers having been destroyed by the earl, many features of their plot were never brought out, Earl Essex himself saying, « They shall be put where they cannot tell tales ». But evidence was sufficient to prove the guilt both of my brother and Earl of Southampton. Essex’s plea, that he was not present at the consultation that five treason-plotting noblemen held at Drury House, aided him not a whit, for his associates incriminated him, and such of their writings as had not been destroyed were in the handwriting of the Earl of Essex, and they were acting as he directed. The evil his acts scattered widely even in the realms across the sea.
Kings must have some happy guard as firm of heart, and even so strongly furnished forth to war, joust, tourney or other kind of battle as ancient Alexander, his picked guards. Failing of his helpers, that would-be king was held for trial for treason, condemned, made to tell his ambitious designs, tortured, — for in the prison, vile men, his keepers, by arts more pitchy-hued than hell, having obtained a permittance to cause pain sufficient to burst the seal upon the lips of the maddened Essex, with burning irons put out both lovely eyes, — then coldly excuted.
No tale of ages be ore our blessed Savior suffered such death, has one half the woe of this. Even the barbarians of any age, would burn men to cinders less murderously.
O God! forgiveness cometh from Thee. Shut not this truest book, my God; shut out my past — love’s little sunny hour, if it so please Thee, and some of man’s worthy work, yet Essex’s tragedy here show forth : then posterity shall know him truly.
# #
# # #
Дополнительное чтение:
Большая подборка материалов о «магической» стороне криптографии: Crypto…: Самая точная из оккультных наук
Про оккультные занятия в современных спецслужбах: ЦРУ, тайна 25-й страницы и вселенная как голограмма
Про Разнообразие мистического опыта у учёных
# #
Основные источники:
François Cartier, Un problème de Cryptographie et d’Histoire. Paris: Editions du Mercure de France, 1938
Paolo Rossi. Francis Bacon: From Magic to Science. London: Routledge & Kegan Paul, 1968
Frances A. Yates. The Rosicrucian Enlightenment. London: Routledge & Kegan Paul, 1972
John Henry. Knowledge Is Power: How Magic, the Government and Apocalyptic Vision Helped Francis Bacon to Create Modern Science. London: Icon Books, 2002
#
kiwi arXiv 