( Август 2021, idb.kniganews )
Продолжение цикла публикаций, возвращающих к жизни книгу от генерала-криптографа Франсуа Картье – про тайную зашифрованную автобиографию Фрэнсиса Бэкона. В этой части – рассказ о важной роли шифра Бэкона в одной из самых секретных технологий спецслужб. Предыдущие части сериала: # 1 — # 8 .
Конец 2014 и начало 2015 года в Вашингтоне оказались отмечены в высшей степени странной и озадачивающей выставкой. Местом её проведения была Шекспировская библиотека Фолджера (богатейшее в мире собрание первых изданий Шекспира и литературы о той эпохе), а называлось мероприятие так: «Декодируя Возрождение: 500 лет кодов и шифров» .
Крайне странным здесь было то, что в качестве центрального героя выставки оказался выбран Уильям Ф. Фридман. Звёздного статуса авторитет американской криптологии XX века, не имевший, однако, никаких ярких заслуг в делах «декодирования шифров эпохи Возрождения». Более того, именно У.Ф. Фридман и его столь же криптографическая жена Элизебет Смит Фридман особо знамениты тем, что очень настойчиво доказывали полное отсутствие шифрованных посланий в книгах шекспировской эпохи.
То есть уже сам факт выбора такого персонажа в качестве центра выставки, посвящённой шифрам Ренессанса, должен был бы сильно озадачить любого человека, мало-мальски знакомого с историческим анти-вкладом Фридмана (и его супруги) в эту богатую и интереснейшую, спору нет, тему.
Главные американские газеты, Вашингтон Пост и Нью-Йорк Таймс, впрочем, это озадачивающее обстоятельство не смутило ни в малейшей степени. Так что их статьи, посвящённые данной выставке, приняли её концепцию как должное и совершенно отчётливо сфокусировались именно на выдающихся криптографических талантах Уильяма Фридмана – гения американской криптологии и одного из главных отцов-основателей АНБ США.
Неожиданным, но вполне подобающим символом этого странного подхода к тайнам эпохи Ренессанса стал и «главный экспонат» выставки (предоставленный на время начальниками АНБ из фондов его Музея криптологии). Суперсекретный до недавних пор шифратор SIGABA – детище криптогения Фридмана, служившее наиболее надёжным средством защиты связи для вооружённых сил США в 1940-50-е годы.
Что же касается куратора-организатора всей этой выставки по имени Билл Шерман (глава научных исследований в лондонском Музее Виктории и Альберта), то он был не только очень доволен и горд столь спорной концепцией мероприятия, но и в беседах с журналистами старательно напирал на важность личности Уильяма Фридмана для всей экспозиции. Как своего рода фокусной точки и «связующего звена» между эпохой Бэкона-Шекспира и достижениями современной криптологии.
Ведь судьба, как известно, привела Фридмана в криптографию через анализ текстов в книгах XVI-XVII века, а значит (цитируя WashPost):
«Без этой безумной идеи о том, будто Бэкон написал шекспировские пьесы», – говорит Шерман, – «мы могли бы и не выиграть вторую мировую войну на Тихом океане!»
Из уст человека, не только профессионально занимающегося историей книг и шифров, но и активно интересующегося военной криптографией XX века, слышать подобные заявления несколько странно. Ибо в основе дебатов об авторстве Бэкона не было и нет ничего безумного. Вовсе не секрет, что идею эту разделяли и развивали многие серьёзные исследователи в XIX и XX столетиях, а в веке XXI в её поддержку набирается всё больше новых – и сильных – научных фактов (о чём чуть далее).
Что же касается другой части заявления – о победоносной роли криптографии в ходе второй мировой войны на Тихом океане, – то эта непростая тема, как известно, очень тесно сопряжена и с величайшим криптографическим провалом США под названием «катастрофа Пёрл-Харбора». Где роль Уильяма Ф. Фридмана, что примечательно, также является одной из центральных.
О тайнах Пёрл-Харбора, впрочем, и об их удивительно многосторонних связях с темой Бэкона-Шекспира рассказ будет в следующей части сериала, а здесь, дабы не распыляться, сосредоточимся на главном. На выставке в Шекспировской библиотеке Фолджера с её престранной фиксацией на Фридмане и АНБ. Ибо, как отмечено в цитировавшейся выше статье из Вашингтон Пост:
В действительности между Фолджером и АНБ имеется любопытная взаимосвязь, вдохновившая куратора Билла Шермана на создание этого шоу…
Каких-либо ещё (кроме упомянутых) содержательных фактов в развитие этой мысли газета почему-то не привела, но коль скоро факты такие не только известны, но и весьма существенны для всей этой истории в целом, имеет смысл рассказать о них поподробнее.
#
Первым делом необходимо упомянуть, что именно Библиотека Фолджера была тем трамплином, с помощью которого крипто-супруги Фридманы запустили в просвещённый мир свою знаменитую ныне книгу «Проверка шекспировских шифров». В июне 1953 года во Франции в возрасте 90 лет умер генерал Франсуа Картье, а всего несколько месяцев спустя, в октябре 1953 в Вашингтоне Шекспировская библиотека Фолджера объявила конкурс на лучшую работу о литературе Елизаветинской эпохи. Весной 1955 было объявлено, что победителем конкурса стала работа криптографов Уильяма и Элизебет Фридманов. Красивая победа сразу обеспечила книге не только освещение в центральной прессе, но и предложения от солидных издательств выпустить работу массовым тиражом…
Далее, дабы проявить и расширить на современность картину «любопытных взаимосвязей» между АНБ и Шекспировской библиотекой Фолджера, следует отметить, что одновременно с выставкой «о кодах и шифрах Ренессанса» – в начале 2015 – Агентство национальной безопасности США впервые в своей истории выпустило обычно секретный внутренний журнал Cryptologic Quarterly в полностью открытом виде, свободно доступном для всех желающих.
Для обеспечения подлинно массового доступа к необычному выпуску цифровая копия журнала была выложена на официальном сайте АНБ. Ну а прямая связь данной инициативы с выставкой в библиотеке Фолджера становится сразу ясна уже при взгляде на обложку. Ибо кавер-стори или «темой номера» здесь является развёрнутый рассказ об Уильяме Ф. Фридмане, о его не менее криптографической жене, и об их выдающихся достижениях на тайной службе государству.
Автором большой – почти на полжурнала – статьи является известная дама-полковник по имени Роуз Мэри Шелдон, профессор истории в Военном институте Вирджинии. Известна же она тем, главным образом, что является ведущим специалистом страны по богатейшему архиву самой знаменитой крипто-семьи Америки (в интернете можно найти подготовленный Шелдон «Аналитический путеводитель по коллекции Фридмана» – внушительный том объёмом порядка 650 страниц).
Для всякого человека, мало-мальски знакомого со специфическими особенностями в работе разведывательных криптоспецслужб вообще и АНБ США в частности, эта обстоятельная биография от профессионального историка не может не вызывать вопросы. Ибо факты определённых страниц в шпионской части биографии У.Ф. Фридмана всегда выглядели «выпадающими из контекста», так сказать. То есть без дополнительных – но никогда не разъясняемых – обстоятельств подобных событий просто быть не могло. Новая биография от Р.М. Шелдон, однако, оставляет эти странности по-прежнему без объяснений.
Что конкретно имеется тут в виду?
Суперсекретное с момента рождения, АНБ США было создано в составе министерства обороны в 1952 году, объединив в себе множество разрозненных прежде по родам войск подразделений, занимавшихся разведывательным перехватом и дешифрованием переписки иностранных государств. В этой новой централизованной структуре Уильям Фридман стал «особым помощником» директора АНБ, генерала Кэнайна, и главным криптографом спецслужбы.
Общеизвестно и неоспоримо (а также подтверждается официальным историком Агентства и шеф-редактором журнала на первых страницах открытого выпуска NSA Cryptologic Quaterly), что с момента создания АНБ и далее на протяжении многих десятилетий всем сотрудникам этого суперсекретного ведомства было категорически запрещено раскрывать не только факт своей принадлежности к спецслужбе, но и вообще то, что они занимаются шифрами и их анализом.
Официальная биография героя в версии Шелдон, однако, сообщает читателям без каких-либо пояснений, что в 1954 году Уильям Фридман (под собственным именем) написал статью о криптографии для Энциклопедии Британника, а в 1955 их совместная с женой книга, тотально разгромившая все идеи о бэкон-шекспировских шифрах в старинных книгах, стала победителем конкурса, устроенного Шекспировской библиотекой Фолджера. Это событие освещалось центральной прессой, затем последовали не только другие награды для книги в США, но и проект по массовому изданию работы в Великобритании, сопутствующие поездки Фридманов за океан и приглашённые выступления перед воодушевлёнными шекспироведами…
Короче говоря, вся эта бурная публичная активность Фридмана в качестве авторитетнейшего криптографа нации абсолютно никак не вяжется с его суперсекретной работой в АНБ и с очень жёсткими в ту пору требованиями хранить молчание о своей редкой профессии. Как это понимать?
В статье журнала АНБ Cryptologic Quaterly столь странное несоответствие не объясняется никак, однако в куда более подробной биографической книге о Фридмане, на которую многократно ссылается и автор статьи (Ronald Clark, «The Man Who Broke Purple», 1977), вполне убедительное объяснение на данный счёт имеется.
В точности в тот же самый период, с 1955 по 1958 год, у Уильяма Ф. Фридмана как главного криптографа АНБ было четыре длительных поездки в Европу с чрезвычайно секретной миссией, полные подробности о которой не раскрыты вплоть до нынешнего времени. Имеющихся на сегодня фактов и документов, однако, более чем достаточно для общего представления о том, в чём заключалась суть этих командировок в Англию, ФРГ, Швейцарию и Швецию. И для понимания того, почему разрекламированная книга Фридмана на бэкон-шекспировскую тему оказалась весьма удобным прикрытием для его поездок на переговоры в Европу и запуска крупномасштабного, очень успешного шпионского проекта АНБ.
В развёрнутом виде об истории и судьбе этого проекта можно прочесть в текстах «Чтение между строк» и «Полный Хагелин» . Здесь же достаточно отметить суть в паре фраз.
В 1950-е годы, причём во многом благодаря авторитету и личным связям Фридмана в криптографических кругах Европы, АНБ США – в сотрудничестве с ЦРУ и коллегами ряда западноевропейских спецслужб – под предлогом борьбы с коммунистами убедили производителей коммерческих шифраторов умышленно ослаблять свои криптосхемы. Дабы, так сказать, «светлые силы» свободного мира (в лице АНБ) могли успешно вскрывать как можно больше чужих шифрованных коммуникаций для противостояния советской «империи зла» и её просоветским союзникам (собственной криптографии не имевшим, а потому закупавшим шифраторы в нейтральных странах)…
По давно сложившейся у шпионов традиции все их тайные операции, проекты и программы принято обозначать какими-нибудь кодовыми словами. Как именовалась в АНБ та суперсекретная гранд-программа, что была запущена в Европе при непосредственном участии Фридмана, по сию пору неведомо. Но очень хорошо известно, что в тот же самый период в АНБ родилось кодовое слово TEMPEST для обозначения другой чрезвычайно секретной затеи шпионов.
Нет никаких прямых указаний на то, что это кодовое слово было запущено с подачи Уильяма Фридмана. Но вот прямые взаимосвязи темы TEMPEST не только с тайнами старинных бэкон-шекспировских книг и с библиотекой Фолджера, но и с эксплуатацией очень секретных искусственных слабостей в шифраторах для чтения чужой закрытой переписки, – это всё продемонстрировать вполне возможно.
#
Чтобы отыскать столь интересные и зачастую неожиданные взаимосвязи, следует повнимательнее присмотреться к тем прочим созвучным событиям 2014-2015 гг., которые каким-либо образом тематически сопрягаются с фактом не только синхронных, но и примечательно близких по духу инициатив АНБ и Библиотеки Фолджера.
Достаточно внимательный (хотя и не особо тщательный) поиск позволяет отыскать три, как минимум, сопутствующих события в тему.
(a) Анонс «Бэконианы».
Весной 2014 года очередной выпуск альманаха Baconiana (Volume 1 No. 5 ), публикуемого в Лондоне Обществом Фрэнсиса Бэкона, составил и выпустил некто Дэйв Патрик (Dave Patrick), прежде уже известный как автор нескольких исследовательских книг историко-литературной тематики.
В редакторском предисловии к тому выпуску Д. Патрик сообщил, что планировал включить в этот номер и свою собственную статью, посвящённую критическому разбору известной криптоаналитической книги Уильяма и Элизебет Фридманов, в которой они, как принято считать, «разгромили» все связанные с шифрами доказательства исследований под общим названием «Бэкон как Шекспир». Однако, поскольку критический анализ Патрика связан с другим параллельным проектом, для обоих из которых обнаружились новые важные факты, публикацию обеих статей было решено на время отложить – до завершения расследования новых материалов.
Последующие события сложились так, однако, что обещанная статья Дэйва Патрика о книге Фридманов так и не увидела свет, похоже. Ни на страницах «Бэконианы», ни где-либо ещё. Но зато в конце того же 2014 и начале 2015 Библиотека Фолджера и АНБ США дали мощный совместный залп в поддержку выдающихся криптографов Фридманов и их не менее выдающихся достижений на полях бэкон-шекспировских дебатов.
(б) Барри Р. Кларк и его диссертация.
В начале 2014 года некто Барри Р. Кларк получил уважаемое в научных кругах звание Ph.D, т. е. «доктор философии», впервые в истории Великобритании успешно защитив в Лондонском университете Брунеля диссертацию на тему «Бэкон как автор шекспировских произведений» (точное название диссертации выглядит так: Francis Bacon’s contribution to three Shakespeare plays, by Barry R. Clarke).
По исходному образованию Кларк является математиком (бакалавр) и квантовым физиком-теоретиком (магистр), а по опыту практической работы как аналитик-программист много лет занимался обработкой больших массивов данных для одной из лондонских страховых компаний. Основой же для его «бэкон-шекспировской» докторской диссертации стал изобретённый Кларком метод статистического анализа текстов, получивший название RCP или Rare Collocation Profiling (профилирование редких словосочетаний).
Титульная страница диссертации Кларка (2014) и книги на её основе, выпущенной издательством Routledge в 2019 (серия «Шекспировские исследования»)
Суть метода, если совсем вкратце, заключается в том, чтобы методично обрабатывать каждую анализируемую пьесу, строка за строкой, фраза за фразой, на предмет выявления необычных словосочетаний и редких фраз – путём «пробивания» их по мощной базе данных EEBO (Early English Books Online – онлайновое собрание ранних английских книг). Такого рода прогон по базе позволяет выяснить, насколько редким было то или иное словосочетание во времена, когда пьеса была написана. Поскольку одновременно устанавливается, кто именно из уже известных авторов использовал особо редкие фразы, это даёт возможность вычислить наиболее вероятного автора исследуемого произведения.
По этой траектории было вычислено, что согласно косвенным свидетельствам статистического анализа Фрэнсис Бэкон является наиболее вероятным автором таких шекспировских пьес, как «Бесплодные усилия любви», «Комедия ошибок» и «Буря». Помимо чисто статистических данных, в диссертации Кларка для этих пьес собран очень внушительный массив других документов и материалов, методами перекрёстного анализа подтверждающих авторство Бэкона. О том, как выглядят эти доказательства для особо интересной здесь пьесы «Буря», или The Tempest в оригинале, подробности будут чуть далее.
(в) Википедия про TEMPEST.
Для более чем многозначного термина Tempest в англоязычной Википедии сейчас насчитывается несколько десятков статей. Нас же сейчас интересуют лишь две. Tempest как знаменитая пьеса Шекспира, и TEMPEST как кодовое слово АНБ США. Относительно второго смысла, в частности, происхождение термина из недр секретной шпионской спецслужбы долгое время вызывало разногласия и споры. Одни источники заверяли, что это краткая аббревиатура, сложенная из букв многословного названия секретной технологии вокруг компрометирующих излучений аппаратуры, другие же источники настаивали, что это никакая не аббревиатура, а просто «кодовое слово».
Примерно к 2014 году редакторы и администраторы английской Википедии приняли в учёт свидетельства ветеранов АНБ и сошлись-таки к консенсусу, что это всё же кодовое слово (русская Википедия, напротив, до сих пор уверяет, что это аббревиатура). Но хотя в англоязычной среде вопрос о TEMPEST как кодовом слове давно считается решённым, история его происхождения до сих пор остаётся очень мутной.
В период с 2012 и вплоть до конца 2014, скажем, в разделе TEMPEST (кодовое слово): Обсуждение отчётливо доминировало мнение, что термин происходит от пьесы Шекспира «Буря» (The word TEMPEST comes from Shakespeare . … It should be obvious.)
Однако в январе 2015 (обратим внимание на дату) некто анонимный – и более никогда нигде с теми же реквизитами в Википедии не отмеченный – внёс в раздел «Обсуждение происхождения термина» следующую информацию:
Вот история появления названия TEMPEST , как рассказал её мне один человек, присутствовавший на той встрече, где этот термин родился. Я тогда не понимал важность этой истории, поэтому ни имени рассказчика, ни подробностей я уже не помню. Суть же в том, что Советский Союз, как обнаружилось, перехватывал сигналы телетайпов и другую секретную информацию, используя электромагнитные излучения от разного рода электронной аппаратуры на борту кораблей ВМС США. И вот где-то в начале 1960-х (как я понял), группа высших военных начальников и гражданских инженеров собралась для обсуждения этой проблемы и для решения того, что с ней делать. В ходе разъяснений один из старших офицеров отпустил фразу, что на его взгляд это «Похоже на бурю в стакане» (Like a tempest in a teapot). Когда же презентация закончилась, другой офицер задал ключевой вопрос: «Ну так что же мы будем делать с этой проблемой маленькой бури?» ( little tempest problem). Название прилипло – и родился TEMPEST…
Тут сразу надо отметить, что согласно рассекреченным документам спецслужб, тема TEMPEST уже при своём рождении в 1950-е годы имела для АНБ и ЦРУ отчётливо шпионский потенциал с позиций новых методов добычи секретных данных неприятеля. В предложенной анонимом «истории рождения» этот факт не присутствует вообще никак. Администрацией вики-раздела, однако, эта альтернативная версия была сочтена весьма интересной, но поскольку подтвердить её какими-либо документами или другими свидетельствами было абсолютно невозможно, то всю столь мутную тему «о происхождении термина» просто убрали из статьи целиком. Так что нет её там более – вплоть до сегодняшнего дня…
#
Ещё раз обратив внимание, что все перечисленные события «а-б-в» (особенно «б») происходили непосредственно накануне и во время проведения «совместной выставки» АНБ и Шекспировской библиотеки Фолджера, несложно выявить и отметить два таких факта. Во-первых, сразу же вслед за успешной защитой научной диссертации на тему «Бэкон как автор Шекспировских произведений» обозначились отчётливые попытки напомнить обществу о выдающихся заслугах Фридмана и его супруги (эту тему всячески «громивших»). Во-вторых же, одновременно была предпринята (анонимная, но в целом удавшаяся) попытка удалить из Википедии какие-либо взаимосвязи между шекспировской пьесой Tempest и одноимённым кодовым словом из арсенала АНБ США.
Поскольку же взаимосвязи эти не только существуют, но и имеют весьма глубокую – «трёхслойную» – структуру, имеет смысл обозначить здесь соответствия почётче. Воспользовавшись, с одной стороны, результатами упомянутой диссертации Барри Кларка, а со стороны другой – широко и узко известными фактами из работы разведывательных спецслужб.
Три слоя в основе одной и той же по сути структуры «хранения данных» – это (1) сведения открытые-общеизвестные; (2) факты полусекретные и потому малоизвестные; (3) информация, скрываемая особо старательно, а потому неизвестная почти для всех.
Как же соотносятся соответствующие слои сведений о пьесе Tempest и о TEMPEST как инструменте из арсенала спецслужб?
(1) Факты общеизвестные.
В контексте пьесы Tempest хорошо известной и общепризнанной основой этого произведения является история реального кораблекрушения большого судна Sea Venture, отправленного в 1609 году для поддержки освоения новой английской колонии «Вирджиния» в Северной Америке. Возле Бермудских островов этот корабль попал в сильнейшую бурю и потерпел крушение в скалах, однако людям удалось спастись, а спустя несколько месяцев построить два новых судна поменьше и благополучно добраться до цели. Письменный отчёт Уильяма Стрэйчи, непосредственного участника этой экспедиции, получил название «A True Reportory of the Wracke and Redemption», и, как считают шекспироведы, имеет немало примечательных деталей, почти дословно воспроизведённых затем Шекспиром в его пьесе «Буря», впервые поставленной на сцене в 1611 году.
В контексте TEMPEST-инструментария спецслужб общепринятая практика такова, что об этом наборе технологий и стандартов обычно говорят как об исключительно оборонительных мероприятиях. Направленных на то, чтобы техническими средствами защищать оборудование, обрабатывающее секретную информацию, от всевозможных побочных утечек и компрометирующих сигналов, способных выдавать противнику не только шифруемые сведения, но и криптографические ключи аппаратуры засекречивания.
(2) Факты малоизвестные или «полусекретные».
В контексте пьесы Tempest у историков на самом деле имеется два документа на одну и ту же тему. (а) Уже упомянутый «A True Reportory» Стрэйчи, впервые опубликованный лишь в 1625 году, то есть через девять лет после смерти Шекспира (ибо изначально это был сугубо секретный внутренний отчёт «Компании Вирджиния», обеспечивавшей государственную программу по освоению новой колонии в Америке). И (б) открыто опубликованный в 1610 году пропагандистский памфлет «A true declaration of the State of the Colony of Virginia», также подготовленный в «Компании Вирджиния» – для широкого публичного распространения ради привлечения новых инвесторов и колонистов.
В диссертации Барри Кларка развёрнуто и документально доказывается, что из-за конфиденциального характера отчёта Стрэйчи этот документ (как первооснова The Tempest) просто не мог быть доступен Шекспиру. С другой стороны, Фрэнсис Бэкон был одним из главных лиц в «Компании Вирджиния», даже по должности был хорошо знаком с отчётом Стрэйчи, а методы текстологического анализа RCP указывают на то, что именно Бэкон был если и не единственным, то ведущим автором памфлета «A true declaration». Иначе говоря, все имеющиеся факты указывают на то, выражаясь попроще, что авторская личность Бэкона проступает в пьесе «Буря» намного отчётливее, нежели личность Шекспира.
В контексте современных спецслужб одна из самых ярких особенностей TEMPEST-инструментария заключается в том, что у независимых исследователей имеется множество косвенных свидетельств, указывающих на активное применение этих технологий в шпионских операциях АНБ. Но при этом абсолютно во всех из рассекречиваемых документов АНБ любое упоминание о конкретных операциях по шпионскому применению TEMPEST очень тщательно вычищается цензурой. Отчего прямых документальных свидетельств и нет, а есть только косвенные – в основном из мемуаров коллег близко родственных спецслужб.
(3) Факты скрываемые или «по сути секретные».
В контексте пьесы Tempest по сию пору остаётся неизвестным почти для всех такой любопытный факт. Шекспировская библиотека Фолджера на сегодняшний день имеет крупнейшую в мире коллекцию – 82 экземпляра – «Первого фолио» Шекспира издания 1623 года. Открывает же этот знаменитейший сборник, с которого пошла мировая слава Шекспира, особо интересная для нас пьеса «Буря». Так вот, среди 82 экземпляров библиотеки лишь в одном, известном как (Folg. 24), первая буква пьесы, данная буквицей, оказывается перевёрнута, что называется, «вверх ногами».
Конечно же, факт этот можно трактовать просто как досадную ошибку печатников, к тому же быстро исправленную. Но можно ведь трактовать и иначе – как некий сигнал-указатель на нечто важное. На то, к примеру, что обнаружила в растительном орнаменте этой буквицы одна въедливая исследовательница по имени Аннетт Ковингтон из Цинцинатти в 1931 году. Изучая линии орнамента в обычных, не перевёрнутых версиях Первого Фолио, Ковингтон выявила там многократно повторенные буквы подписи «Francis Bacon»…
В контексте шпионских технологий TEMPEST особо секретной и очень редко обсуждаемой в литературе темой являются методы так называемых активных темпест-атак спецслужб. Под этим термином здесь подразумевается умышленное встраивание в криптосхемы такой хитрости, которая незаметно – через побочные утечки – выводит в шифртекст информацию о криптоключах, использованных для шифрования послания.
Наглядные и подробно разбираемые образцы того, как эту идею реализуют ныне современные хакеры (причём с опорой на бэконовские принципы засекречивания Omnia Per Omnia и «двухлитерный» или бинарный шифр Бэкона), можно найти в исследованиях, к примеру, израильских учёных из университета Бен-Гуриона (см. текст «Выпиливание реальности» ). Но в рассказах о сегодняшних исследованиях учёных обычно не принято упоминать, что в секретных спецслужбах изобрели и начали активно применять такого рода вещи ещё с 1950-х годов.
В частности, в шпионском гранд-проекте АНБ и Фридмана, массово ослабившем европейские коммерческие шифраторы, была реализована именно эта идея. По договоренности с изготовителем в криптосхему встраивались «особенности», внешне невинные, но позволяющие тем, кто знает секрет, извлекать из шифртекста дополнительную информацию, ведущую к взлому шифра.
Как конкретно это было сделано с шифраторами вроде Hagelin и им подобных, на данный счёт открытой информации пока не публиковалось, насколько можно судить. Но вот подробности того, как то же самое по сути было сделано умельцами АНБ чуть позже, в 1970-годы, с гиперпопулярной криптосхемой DES – это известно сегодня вполне хорошо (см. текст «Ответственное крипто и другие формы обмана»).
Главных хитростей там было две. Сначала длину заведомо сильного ключа 128 битов сократили до 56. А затем настояли на том, чтобы все аппаратно реализованные схемы DES (других тогда не мыслилось) в начало открытого текста принудительно добавляли последовательность из одних нулей. Фактически, это означало, что самый первый блок шифртекста представлял собой перешифрованный ключ сообщения. А специально и заранее заготовленные в АНБ гигантские отсортированные таблицы таких блоков позволяли спецслужбе практически сразу этот ключ восстанавливать…
На первый взгляд здесь нет, казалось бы, практически ничего от «компрометирующих побочных излучений» аппаратуры. Однако в глубоком концептуальном смысле – это ещё одна из разновидностей активной Tempest-атаки. Просто в данном контексте рассматривать подобные «закладки» обычно не принято. Ибо это по сию пору как бы большой секрет спецслужб.
И уж тем более никто не усматривает тут взаимосвязей с Бэконом и тайнами происхождения-публикации пьесы Tempest. Хотя по всему пора бы уже присмотреться и начать понимать…
#
Подлинная история рождения и первых операций АНБ США, как уже показано и будет продемонстрировано далее, скрывает в себе намного больше того, что декларируется официально. Причём главные из этих тайн вплоть до сегодняшнего дня продолжают оставаться строго засекреченными для всех. То есть фактически неведомыми не только для общества, но и для большинства сотрудников самой спецслужбы. Ибо официальные историки АНБ даже во внутренних документах вместо реконструкции подлинной картины активно заняты выстраиванием тщательно обструганной и по сути своей ложной версии истории, скрывающей важные и основополагающие факты.
Нечто очень похожее, собственно, постоянно происходит и со всей прочей нашей историей. Где важнейшие события зачастую происходили на самом деле в корне иначе, нежели их рисует сегодняшняя историческая наука. Типичный пример чему предоставляют и главы из зашифрованной биографии Бэкона. Где известнейший эпизод из английской истории эпохи Тюдоров – мятеж графа Эссекса против королевы Елизаветы, жёсткое осуждение Бэконом бунтовщика и беспощадная казнь графа – на самом деле всё это оказывается трагическим финалом весьма непростых отношений «королевы-девственницы» с двумя своими сыновьями…
Но чтобы это увидеть и понять, требуется (a) иметь доступ к тайной зашифрованной биографии Фрэнсиса Бэкона и (б) принимать это свидетельство как подлинный исторический документ.
К предоставлению и переводу соответствующего фрагмента из этого документа очевидно пора перейти.
# #
[ начало фрагментов перевода ]
Жизнь Бэкона, как он рассказывает её двухлитерным шифром
Краткий пересказ Главы IX
[ стр. 146-150 в книге Картье]
Лишь всевышнему судье достоверно известно, сколь ужасными будут всегда оставаться для меня тот суд и те жестокие пытки, которым подвергли его перед казнью. Сквозь резкий лязг железа и приглушённые крики я собственными ушами слышал умоляющий голос Эссекса.
Все эти сцены продолжают стоять у меня перед глазами, словно в спектакле, и я никак не могу их прогнать. Они настолько замедляют приток горячей крови в моих жилах, что я чувствую, как преждевременно старею. Я непрестанно думаю об этом и днём, и ночью. Ведь произошло так не без моей помощи – и помогал я не ему, а матери.
Никогда, ни единого часа, ни даже на мгновение я не верил в возможность смерти Роберта, ибо он умерил свою гордыню и послал нашей гордой королеве свою клятву покорности, словно предвидел, сколь великая опасность ему угрожает.
Когда я умру, пусть же имя моё будет среди тех людей, кто освобождён от низких обвинений и на ком нет вины в подаче тех неправедных советов, что были даны королеве Елизавете в процессе суда над Эссексом за его измену. У королевы много помощников, когда того требует дело, но поспешное вершение правосудия допускает любые вольности в делах государственных. Когда угроза исходит от родного сына, пожелавшего свергнуть власть королевы, – греховность этого дела не становится меньше, скорее даже больше, отчего и наказание, естественно, суровее. Это правосудие, но как же ранит оно моё сердце.
Эта история, на которой чувства мои заставляют задерживаться так долго, – самая печальная на любом из всех известных языков – должна быть известна. Граф Эссекс, сын её величества и мой родной брат – моя кровь, мои кости и мускулы – был приговорён к смерти нашей матерью и при моём соучастии. Эдиктом королевы, если не её железной рукой, был убит такой человек, которому не было равных в доблести и мужестве.
Я один должен нести ответственность за свою роль в печальной судьбе моего брата. Никто меня здесь полностью не оправдает, а потому мои достойные противники имеют множество заметных преимуществ. Но поскольку это несправедливо, мне требуется честное, праведное и распространённое повсюду рассмотрение дела моего брата и его приговора – как сильно смягчённого благодаря моим советам.
Из-за многочисленных грубых намёков или открытых обвинений в мой адрес негодование во мне росло до тех пор, пока сердце не перестало это вмещать. Природная гордость взывала к поиску средств для показа истинного положения вещей ради восстановления справедливости…
Так пусть же будет услышана моя мольба и вынесен справедливый приговор. Я попрошу лишь одного: «Ну что ж, рази, но прежде выслушай меня». И отмечу, что братская любовь проявлялась во всех наших встречах в тюрьме, во многих моих письменных протестах и в обращениях к Эссексу – предназначавшихся исключительно для обеспечения его же блага и личной безопасности.
О если б только он последовал моему совету! Но он прислушивался лишь к своим собственным неразумным желаниям. Безуспешно пытаясь добиться для него личной аудиенции у королевы, я ради Эссекса без колебаний скомпрометировал в значительной степени моё собственное положение, ибо пустил в ход все своё мастерство и даже рисковал собственной судьбой, пытаясь добиться королевской милости к графу.
Но все мои усилия не возымели никакого иного результата, кроме как ещё большего гнева Елизаветы.
Общеизвестно, что уговоры часто могли поколебать мнение королевы, даже когда объект казался ей опасным. Однако здесь, когда я пришёл к Елизавете с мольбами о милосердии к Эссексу, она была совершенно не в том расположении духа.
Понимая, что никакая сила не переубедит её величество, я чувствовал, что возвышенные разговоры о нецелесообразности принесения жизни в жертву наверняка не возымеют никакого эффекта. Но видя ту безнадёжную ситуацию, в которой оказался Эссекс, я знал, что мне не остаётся ничего, кроме как продолжать мольбы о милосердии. Однако густые тучи скрывали тропу из виду, обзор мой был ограничен, и я не видел других решений, кроме как запереть его в камере или отправить на виселицу.
Помимо этой тайной истории, нет никакой другой, что была бы правдой…
Далее Бэкон рассказывает, как Елизавета велела написать ему историю заговора Эссекса для обоснования приговора. После чего она жёстко отредактировала документ, запретив Бэкону вносить какие-либо дальнейшие изменения. Напечатанный для распространения отчёт содержал подчёркнуто суровую оценку действий графа Роберта, но Бэкон, по его словам, был здесь скорее писарем королевы, нежели автором.
Именно поэтому, пишет Бэкон, я более всего хотел записать эту историю, дабы потомки, наряду со сведениями из неточных сочинений, изданных в то время и ложно отражающих происходившее, могли бы действительно понять определяющие мотивы и представлять подлинную подоплёку событий.
Следует признать, что преступление, за которое пострадал Эссекс, ни в коей мере не смягчается его прежней верной службой или отвагой. Однако, если бы тот перстень с печаткой, который он действительно хотел передать Елизавете из тюрьмы, кольцо для матери от безумно любимого сына, несущее на себе хорошо известные символы её власти – если бы оно дошло до адресата, всё могло бы сложиться иначе.
«К сожалению, в качестве миротворца кольцо не сработало, по уважительной причине не достигнув глаз королевы. Елизавета узнала об этом существенно позже, фактически, незадолго до своей смерти. Тогда же и мне стало известно, что этому наиболее драгоценному – а по судьбе и воистину бесценному – перстню не удалось добраться до адресата.»
Смерть графа Эссекса очень болезненно сказалась на Елизавете и на Бэконе.
«Вместе с ним все радости жизни умерли в двух наших сердцах. Для Елизаветы исчез душевный покой, с каждым днём она слабела всё больше, и это было видно несмотря на все её усилия скрывать свою слабость.»
Кровь младшего сына была на руках королевы, и остаток её жизни был просто адом…
# #
[ стр. 140-146: дешифрованные тексты Оригинала ]
BACON’S LIFE
AS HE TELLS IT IN THE BILITERAL CIPHER
Chapter IX
How like some night’s horrible vision this trial and awful torture before his execution must ever be to me, none but the Judge that sitteth aloft can justly know. To sharper clamors, stiflled cries of piteous means are added, and my ears hear Robert’s voice, so entreatingly opening sealed doors, haunting all dreams, greeting every day that doth dawn on our home.
All the scenes come before me like an acted play, but how to put it away, or drive it back to Avernus, its home, O, who can divulgue that greatest of secrets? None.
It hath so tempered the hot rush of blood in my veins that I feel myself becoming old ere it be time. It is the one thought in my hours of day, my only dream by night, for there was my own aid, not to him but to my mother, the queen, which hurteth the memory more than tongue can tell.
Yet such terrors held me that I could not realize aught beyond that day, nor did I believe any such curse one half so likely of lighting suddenly upon the youthful head of my hasty lord of Essex, most dear to the queen, as it was to rest for aye upon my fate. The event of the earl’s deat never for an hour, or even for a moment, seemed possible to me after Robert stooped his pride to send our proud mother her pledge, given as if in doubt some great harm might ever threaten; although neither, surely, thought it from the queen his evil would threat. He relied vainly, alas! on this promised aid.
After I am dead, must my name live among men cleared from all sorts of blot or imputation of wrong advice to Queen Elizabeth in the trial of Essex for treason. A queen has many to aid if the case require, but a sudden justice pursues a subject that taketh any liberty in matters of state. When the offence is from her true son building mighty hopes upon the overthrow of the power of our queen — not making the sinfulness less, rather greater, his punishment most naturally is greater. It is justice, yet how it doth blow my heart.
This story my love stayeth so long upon — the saddest in any or all the known languages — must be know. The Earl of Essex son to her majesty, and a brother bred — bone, blood, sinews as my own — was sentenced to death by that mother and my counsel. A queen’s edict, if not her iron hand, killed such a man that for valor and manly spirit was unequalled.
Sole accountant must I be hereafter for the share I had in my brother’s sorry fate, but none here will fully acquit me, and so my worthiest opponents have many notable advantages. In so far as this is unjust, I do hereby demand true and rightful examination by any man that doth regard my brother’s case and his sentence as greatly altered by my counsel and reporteth the same everywhere.
At man’s many harsh insinuations or open obloquy, my indignation swelled till my heart was too great. Native pride would cause one to seek a means of showing the true state of matters for justification. True he is only actuated by his worse growth of motives, but the fact is irrefutable — a most simple and natural desire for just and worthy men to give him full dues.
Most (or at times, truth to say, all) seek for true respect; the most of us insure this, no doubt, by our lives; but occasion, that ariseth when least looked for, may mar fairest prospects most suddenly. An unexpected event may blast his future with sorrow.
Let my plea be heard and just judgment be rendered. I will ask but this, « aye, strike but list to me », and mark how love is always manifested in our intercourse at all the times of meeting in prison, many of my written protests and entreaties to Essex to turn him aside intending merely his own good, the safety of his own person.
If he had but heard my advice; but he heeded his own unreasoning wishes only. Whilst succeeding barely in this attempt to win so much as a hearing, yet did the true love I bore so move me that from my care of Essex I took a charge that greatly imperilled my personal pretensions, as I did occupy my utmost wit, and even adventure my own fortunes with the queen, to attempt the reintegration of his.
So angry, scathful, irrational, dangerous to all near her, Elizabeth became, blame would lie on any man who did rouse wrath so suddenly awaked, so long continuing, so destructive. All efforts to reintegrate the fortune of him I loved but gave the raging fury food. It kept that desperate, untamed Tudor spirit doubly enraged, and her bitterness of heart showed the despair she carried. Yet that — or linked chains of like events, upheavals of urgent sort, or unrest daily — would never push such a person as far as the point of withdrawal.
Queen Elizabeth yielded naught upon the question, though it is known commonly that persuasions swayed her often, even when object seemed as armed against it. Yet this disposition was not paramount when I made my plea in behalf of him whom loving trust happily kept in check when a word of dubitancy would prick as with a spur.
Reasoning that no power should prevail with her majesty, I felt how ill-advised a sacrifice of life and its enchantments must be, that surely would be of no effect. I have spirit of sufficient fire, I think, for such hap as is probable to my station, not enough to support me in torture, nor to lead forth any enfans perdus.
Seeing the hopeless state treason-loving Essex was in, I knew I had but to continue my plea, urging that forgiveness might be accorded to Essex, to close the last egress from a cell, or lead to the gallows. Thus was my way hedged about, thick clouds hid the path from sight.
Besides my secret story no correct one shall be left, as her majesty taking a liking, early, of my writings upon a part of late negotiations, required a species of justification of the course (which none surely showed) and carried it, indeed, so as in man’s sight, Robert is held abhorred. I, the clerk, did the writing at Queen Elizabeth’s behest, though I did it but at her express commands and always as secretary to her majesty. Verily scarce a word remained unaltered. The language, even, was not wholly such as I wished to use, as all was subjected to her painfully searching scrutiny, and many a sentence did her weak fear, her dread of execration, make her weigh and alter, whilst her jealousy culled out my every name of the noblemen who were charged with a lack of loyalty and the style that I employed when I said aught concerning Robert.
For my honorable and just style of « Earl Essex and of Eve », as « my lord of Essex » and « my lord Robert », — on many a page similar names and terms, — her majesty would suggest that it be merely plain Essex or in place of that « the late Earl of Essex ». It approved itself to her in such a degree, that my first books were suddenly and peremptorily suppressed and printed according to command, de novo, thereby only the sure proof giving of a judgment sharp on his lordship’s ills, but subtle concerning her own; and assuredly the world may see that though she might be excellent in great matters she was exquisite in the lesser.
That history I have desired above every other work to write, that a coming people in the future having read the false declaration made in writings given then, blinding eyes to deep, justly censured wrongs, might understand motives of action as well as the true history of events. Surely a son doth sit close at hand and should see clearly to limn truly. This I know I have accomplished, nor glozed nor blenched in my account.
It must be acknowledged that the crime for which he suffered could not anywise be palliated by his past services or bravery, but, had the signet-ring that he did desire to present reached Elizabeth, Robert, the son madly loved, might have received a royal remitment, inasmuch as it was her well-known seal and token. This did fail, however, to act as peacemaker as it came not, for good reason, to her majesty’s eyes. Dreadful was her passion of anger and her bootless sorrow of heart on finding that our proud hero had so stooped, and was not met. As he had been led to believe he had but to send the ring to her and the same would at a moment’s warning bring rescue or relief.
It was long enough, in truth some time thereafter, ere this fact became well known, her majesty coming unto the knowledge but a short period ere she died. After our misguided queen’s last murder, however, was by a chance only prevented, it was freely bruited everywhere. It was then that I also found that this most precious — yet, by his fortune, truly valueless — token came short of its desired or rather intended end.
All joys died with Essex in both our bosoms; for her all peace, as well, and she declined toward her own end from day to day, visibly, even while she strove most to hide her weakness.
Sin oft strongly wars in the mind, and if no murderous act be done, bears wrong much yoked with humility; but if crime be on a person’s hands, many a rout of jeering devils come into his soul of which the worst is pride. So fared her majesty, Queen Elizabeth.
Her whole spirit was but one infernal region, a realm of Pluto, untold days in her times of mirth, or times of staid and very grave deportment; for the blood of her youngest born was upon her royal hand, if not that of many others, heirs to a future of pain.
# #
# # #
Дополнительное чтение:
Предыдущие части цикла: : # 1 , # 2 , # 3 , # 4 , # 5 , # 6 , # 7 , # 8
Мужчины с ошеломительным оснащением
Секреты дальночувствия
Выпиливание реальности
Чтение между строк
Полный Хагелин
Ответственное крипто и другие формы обмана
# #
Основные источники:
TOP SECRET: From Shakespeare to the NSA. By Ron Charles. The Washington Post. November 10, 2014
Cracking Codes Through the Centuries. By William Grimes. The New York Times. Feb. 3, 2015
William F. Friedman: A Very Private Cryptographer and His Collection. By R.M. Sheldon. NSA Cryptologic Quarterly, Issue 2015-01, Volume 34, pp 4-29
The Man Who Broke Purple. By Ronald Clark. 1977 (Bloomsbury Reader 2011)
Francis Bacon’s contribution to three Shakespeare plays. Ph.D. Thesis by Barry R. Clarke, 2014
The Secret, Hidden, and Obscured Relationship Between Francis Bacon and the Jaggards, Printers and Publishers of His Essays and The First Folio Of The Shakespeare Works. By A. Phoenix, June 2021
Bacon’s Cryptic Signatures In The Works Of «SHAKESPEARE». By Henry Seymour . Baconiana, February 1932, Vol XXI No 79
François Cartier, Un problème de Cryptographie et d’Histoire. Paris: Editions du Mercure de France, 1938
#
kiwi arXiv 