( Декабрь 2021, idb.kniganews )
Продолжение цикла публикаций, возвращающих к жизни книгу от генерала-криптографа Франсуа Картье – про тайную зашифрованную автобиографию Фрэнсиса Бэкона. В этой части показано, как через криптографию оказались тесно переплетены две больших проблемы истории: вопрос Бэкон-Шекспировского авторства и причины военной катастрофы в Пёрл-Харборе.
В предыдущей части расследования, можно напомнить, были продемонстрированы не только неожиданно тесные взаимосвязи между Шекспировской библиотекой Фолджера и Агентством национальной безопасности США, но и нечто большее. То, в частности, что особо важные шпионские технологии АНБ имеют отчётливо выявляемые корни как в бэконовском шифре «всё через всё» (Omnia per omnia), так и в знаменитой шекспировской пьесе «Буря» (The Tempest).
Ещё в той же главе – как и во множестве предыдущих – были развёрнуто представлены факты и документы, рассказывающие о важной роли Уильяма Ф. Фридмана в делах с «полным закрытием» темы криптографических доказательств в дискуссиях о Бэконе как авторе шекспировских произведений. Ибо – «как показал всем достославный Фридман, главный криптолог АНБ» – никаких скрытых шифров, доказывающих авторство Бэкона, в книгах шекспировской эпохи не было и нет.
О чём же во всех предыдущих главах пока не рассказывалось ничего, так это о том, что самый знаменитый криптограф США был не только не единственной, но и далеко не главной силой, стоявшей за всеми этими загадочными делами. Ибо имеются неоспоримые факты, отчётливо свидетельствующие, что начало данной затеи было положено в разведывательных структурах США существенно раньше того, как к проекту по удалению из шекспироведения фигуры Бэкона (а заодно и к дискредитации неудобной книги генерала Картье) подключился Уильям Ф. Фридман.
Череда событий в этой и поныне тёмной истории такова, что своеобразным рубежом и водоразделом здесь выступает Вторая мировая война. Ибо книга Картье о шифрах и тайной биографии Бэкона (как криптографических доказательствах подлинного авторства шекспировских произведений) была опубликована в 1938, то есть непосредственно накануне войны. Ну а супруги Фридманы, как свидетельствуют все документы их семейного архива, вернулись к делам своей молодости и вновь начали окучивать эту тему лишь через несколько лет после окончания войны, на рубеже 1940-50-х годов.
С другой стороны, однако, имеются неоспоримые свидетельства тому, что разведывательная криптослужба американских вооружённых сил, занимавшаяся дешифрованием секретной переписки потенциальных противников, начала активно набирать в свои ряды учёных-шекспироведов, связанных с библиотекой Фолджера, примерно на десятилетие раньше. То есть на рубеже 1930-40-х годов, ещё до вступления США в войну в декабре 1941…
Причём важно подчеркнуть, что армейский криптограф Уильям Фридман вообще никогда не работал в той спецслужбе, которая занималась привлечением шекспироведов ко взлому шифров. Ибо это была разведструктура совсем другого рода войск – военно-морских сил США.
Вернувшись же после демобилизации к делам своей основной мирной профессии, эти аналитики-текстологи и ученые-библиографы наложили любопытное табу на темы шекспировских исследований. По сути дела, ими было сделано всё возможное, чтобы в послевоенном шекспироведении нигде и никак не упоминались не только книга Франсуа Картье, но даже само имя этого авторитетного генерала-криптографа с его позицией, совершенно неприемлемой для литературной ортодоксии.
Какие имеются на данный счёт факты? Почему существенно, что это было другое шпионское ведомство? И какие особенности в личности и биографии Уильяма Ф. Фридмана не только глубоко затянули его, но и навсегда мощно впечатали их с супругой имена в эту историю обмана, густо замешанного на тайнах и умолчаниях?
#
Примерно с десяток лет тому назад (точнее, в 2010) широко известный среди шекспироведов академический журнал, Shakespeare Quarterly , посвятил целый свой выпуск модной для цифровой эпохи теме: «Шекспир и новые медиа». И там, в статье [sq10], посвящённой историко-информационным аспектам шекспировского наследия, можно обнаружить несколько интересных фактов из биографий знаменитых учёных-текстологов и шекспироведов XX века:
Рациональный мир кодов и шифров, который представляли супруги Фридманы, был также и тем миром, в котором обитали Бауэрс и Хинман (Fredson Bowers, Charlton Hinman) во время их военной службы в качестве криптоаналитиков Военно-морских сил США с 1942 по 1945 годы.
Взаимосвязи между их криптоаналитическим опытом военных лет и послевоенными достижениями в области библиографического анализа отмечены Томасом Танселлом (G. Thomas Tanselle) в его ретроспективном обзоре карьеры Бауэрса. Танселл отмечает, что Бауэрс ещё до вступления США в войну получил «секретное обучение в качестве криптоаналитика на курсах разведки систем связи ВМС», работавших при университете Вирджинии. В годы войны он руководил работой группы аналитиков ВМС, работавших над взломом японских шифров.
Причина тому неизвестна, но группа Бауэрса была мощно укомплектована шекспироведами, в частности членами её были Чарльтон Хинман, а также ещё два других сотрудника из Шекспировской библиотеки Фолджера (Giles Dawson, Ray O. Hummel).
Столь отчётливая согласованность между шекспировской библиографией и военным криптоанализом была делом вполне естественным, полагает Танселл… (G. Thomas Tanselle, “The Life and Work of Fredson Bowers,” Studies in Bibliography 46 [1993]: 1–154, esp. 32–34)
Тут необходимо напомнить, что в кругах официальной историко-литературоведческой науки принято категорически отрицать наличие шифров в книгах шекспировской эпохи. И делается это с опорой, в первую очередь, на однозначный вердикт и бесспорный авторитет супругов-криптографов Фридманов. А потому попытки именовать «естественным» массовое привлечение шекспироведов к секретным дешифровальным усилиям государства в 1940-е годы выглядят в подобном контексте крайне странными и неуместными.
С другой стороны, если знать, что звезды американской криптологии Уильям и Элизебет Фридманы на рубеже 1910-20-х годов перешли на секретную государственную службу из масштабного, но сугубо частного проекта по вскрытию бэкон-шекспировских шифров, всё тут начинает выглядеть действительно естественно. Но лишь до того момента, пока супруги Фридманы широко не объявили миру в своей книге 1950-х годов, что никаких таких шифров в старинных книгах они никогда не видели на самом деле…
Столь радикальная перемена во взглядах криптографов на действительно важную проблему требует, конечно же, объяснения и тщательных разбирательств с причинами. Выявить механизм примечательной метаморфозы здесь особенно интересно ещё и потому, что в биографии Уильяма Фридмана это был вовсе не единственный случай, когда он менял свою позицию по важному вопросу на диаметрально противоположную.
Углубившись в анализ подобных метаморфоз, можно увидеть, что не только идейные мотивы и личные причины для радикальной коррекции взглядов, но даже «технические приёмы» для решения такого рода проблем оказывались у Фридмана в разных ситуациях по сути дела те же самые. Иначе говоря, тщательно изучив подоплёку одной перемены, легче будет понять и другую…
Подчеркнём, что речь тут идёт о делах и биографии человека, практически всю жизнь прослужившего в глубоко секретных госструктурах. Поэтому для сопоставления с вроде бы открытой бэкон-шекспировской линией его жизни логично выбрать такую из тайных историй государства, которая не только богато задокументирована, но и на сегодняшний день наиболее полно рассекречена.
При таких исходных предпосылках самой подходящей линией для аккуратных сопоставлений выглядит знаменитейшая история с разгромом японцами тихоокеанского флота США на гавайской базе ВМС Пёрл-Харбор.
Именно этот сюжет чрезвычайно важен по множеству причин. Не только потому, что Уильям Ф. Фридман имел к данной истории самое прямое личное отношение в день катастрофы 7 декабря 1941 года, а затем неоднократно к ней возвращался в официальных свидетельствах и отчётах на протяжении следующих полутора десятков лет. Изменив в итоге свою позицию на диаметрально противоположную.
Но ещё и по той причине, что события Пёрл-Харбора наряду с «9/11», то есть терактами 11 сентября 2001 года, считаются двумя главными для американского народа потрясениями в истории последнего столетия. Оттого две этих катастрофы, с одной стороны, слывут наиболее глубоко и всесторонне изученными как историками-профессионалами, так и аналитиками-энтузиастами. А со стороны другой — или же именно поэтому – оба этих события по сию пору продолжают вызывать очень горячие споры и серьёзно обоснованные возражения против официально утвердившихся версий истории.
Так, ключевой эпизод, напрочь опровергающий официальную историю 9/11, – это «необъяснимое саморазрушение» WTC7, третьего небоскрёба на Манхэттене, до которого самолёт террористов долететь не сумел. Причём особо важно, что ведущие службы новостей, такие как американская CNN и британская BBC, неоднократно сообщили о падении третьего небоскрёба ещё до того, как он реально и всего за несколько секунд вдруг рухнул, полностью развалившись вплоть до основания. Поскольку объяснить столь поразительные факты можно лишь одним – преднамеренным и заранее подготовленным уничтожением здания – понятно, что произошло далее с этим абсолютно достоверным эпизодом. Его просто выпилили из истории 9/11…
В истории катастрофы Пёрл-Харбора имеется аналогичный эпизод, также абсолютно достоверный и надёжно задокументированный, но при этом упорно и поныне выпиливаемый из официальной версии событий.
Суть этого эпизода сводится к беспрецедентно близким отношениям между разведками США и Великобритании к декабрю 1941. Это чрезвычайно тесное и в деталях своих в высшей степени секретное сотрудничество шпионских спецслужб двух разных государств стабильно сохраняется, как известно, вплоть до сегодняшнего дня.
Весьма же своеобразное начало этому альянсу было положено в 1940 году, когда в госструктурах нейтральных США ещё вообще не было самостоятельного ведомства, занимающегося разведывательной деятельностью. А потому уже воевавшие с Гитлером англичане такую организацию (впоследствии получившую название ЦРУ) создали, фактически, для американцев сами. Выражаясь точнее, убедили президента Ф.Д. Рузвельта, что это наиболее эффективный путь к тайному военно-политическому сближению США и Великобритании в борьбе с нацистской Германией…
В целом история эта ныне известная, ясное дело, и никаким секретом давно не является. Но имеется там, однако, весьма примечательный криптографический аспект англо-американского разведывательного сотрудничества в 1940-41 гг. Аспект этот обычно принято замалчивать, но именно его и следует рассмотреть особо тщательно.
Ибо в деталях здесь сокрыты воистину удивительные вещи. Документально свидетельствующие о том, что в декабре 1941 года разведслужбы Британии с подачи криптографов США вполне определённо знали о готовящемся нападении японцев. Причём знали они об этом не только заранее, но и существенно больше того, что было известно от собственных криптоаналитиков командованию американских вооружённых сил на Тихом океане.
Не требуется, наверное, объяснять, что эти факты предоставляют существенно иную картину катастрофы, произошедшей в Пёрл-Харборе. И что особо примечательно, задокументированные подтверждения данным фактам имеются, в частности, как лично от Уильяма Ф. Фридмана, так и от его супруги Элизебет Смит Фридман…
#
В воскресный день 7 декабря 1941 года народ США был потрясён радионовостями о «совершенно неожиданной» атаке Японии на военную базу США на Гавайях. Первой же реакцией Уильяма Фридмана на известия о тяжелейших военных потерях было глубокое отчаяние и непонимание произошедшего. Очень мало кто в Вашингтоне знал лучше него о том, что атака эта никак не могла быть для США неожиданной.
Жене главного армейского криптолога этот трагический день запомнился так:
Слушая по радио новости о Пёрл-Харборе, Фридман поначалу просто не мог этому поверить. На протяжении какого-то времени он вообще не мог ничего делать, кроме как ходил и ходил взад-вперед по комнате, бормоча снова и снова одно и то же: «Но ведь они же знали, они же знали, они же знали…»
Про этот эпизод из частной жизни секретных государственных криптоаналитиков историкам известно очень давно, ещё с 1970-х годов, благодаря книге английского биографа Рональда Кларка [c77], лично общавшегося с Элизебет Фридман. Но рассказала она ему, однако, про тот день не всё. В документах из секретных архивов АНБ, раскрытых много позже, в 2015, можно найти другой важный эпизод из жизни Фридманов в те же самые особо памятные для них часы.
Цитируемый далее фрагмент взят из интервью Элизебет Фридман, которое она в январе 1976 давала официальному историку АНБ [b76], а рассказывается там про друга их семьи, англичанина по имени Эдвард Хастингс (Captain Edward Hastings).
О британских партнёрах. Капитан [первого ранга] Хастингс, в прошлом офицер королевских ВМС, был главным в Вашингтоне представителем Великобритании по вопросам перехвата и дешифрования. Г-жа Фридман полагает, что он был официальным лицом спецслужбы GC&CS [прежнее название нынешней GCHQ].
. . .С этим их английским другом связано одно из самых сильных воспоминаний в жизни г-жи Фридман. Днём 7 декабря 1941 года, вскоре после сообщений об атаке на Пёрл-Харбор, в дом Фридманов в Вашингтоне пришел капитан Хастингс. Как только он вошёл и сел, то стал безудержно «смеяться и хохотать» по поводу разгрома в Пёрл-Харборе.
Г-жа Фридман была до такой степени шокирована и обижена подобным его поведением, что никогда так и не сумела понять этот смех по столь трагическому поводу. Судя по всему, Хастингс находил крайне забавным, что эта атака оказалась сюрпризом. Как бы там ни было, дружеских отношений Фридманов с Хастингсом данный эпизод не испортил.
Объяснение для столь странного, на первый взгляд, эпизода тут имелось, конечно же. Но чтобы понять причину одновременного отчаяния Фридмана и веселья его друга Хастингса, прежде необходимо прояснить три, как минимум, важные вещи.
Во-первых, прояснить то специфическое состояние шпионов, постоянно занятых взломом шифров и чтением чужих секретов, которое сам же Фридман впоследствии стал называть «криптологической шизофренией».
Во-вторых, уточнить, кто такой был англичанин Эдди Хастингс и чем конкретно он тогда занимался в ходе своей длительной и тайной командировки в США в 1941 году. Попутно станет яснее, почему официально его командировка началась в 1942. И почему информацию о деятельности этого «официального представителя британской разведки» почти невозможно найти в интернете.
В-третьих же, весь ряд событий 1941 года в жизни Уильяма Фридмана – это наглядная демонстрация того, насколько существенно процесс сближения разведслужб США и Британии отразился лично на нём. Не только на психическом здоровье, но и на резких скачках в последующей карьере самого знаменитого американского криптографа.
(1) Криптологическая шизофрения. Этот термин был запущен в обиход спецслужб лично Уильямом Фридманом [f59] и вкратце означает вот что. Своего рода психическую болезнь, стабильно развивающуюся в определённых ситуациях у тех, кто дешифрует и использует чужую секретную переписку. Критические ситуации тут неизбежны, когда для обеспечения собственной безопасности требуются действия, так или иначе разглашающие главную тайну – о знании чужих секретов благодаря взлому шифров.
Упреждающие действия раскроют для противника факт компрометации связи, заставят его сменить шифры, а значит, ценный источник информации будет потерян. В истории есть немало случаев, когда ради сохранения доступа к чужим секретам выбирали бездействие, принося в жертву собственную безопасность. Оправдывая это тем, что ради большой победы допустимы и некоторые неизбежные потери.
В своих послевоенных лекциях по истории криптологии Уильям Фридман, насколько известно, не приводил Пёрл-Харбор в качестве ярчайшего примера криптологической шизофрении. Однако из рассекреченных файлов АНБ документально известно [h56], что и он лично, и другие его коллеги-криптоаналитики, успешно вскрывавшие секретную японскую переписку накануне Пёрл-Харбора, совершенно чётко знали, что Япония в ближайшие дни намерена нанести военный удар. Столь же отчётливо это знали и в разведке Великобритании. У кого же этих важных знаний не было, так это у командования вооружённых сил США на Тихом океане.
(2) Миссия капитана Хастингса. Строго засекреченная прежде история сотрудничества между крипторазведками США и Великобритании начала проясняться лишь в 1990-2000-е годы. Из постепенно раскрываемых через полвека после войны документов стало известно, что по тайному соглашению между Черчиллем и Рузвельтом активная подготовка спецслужб к обмену технологиями взлома шифров и дешифрованной разведывательной информацией началась с осени 1940 года (когда Рузвельт выиграл президентские выборы, обеспечив себе третий подряд срок в Белом доме).
Если говорить конкретнее, то было решено, что англичане поделятся с США своей важнейшей гостайной под названием «операция Ultra», то есть уже освоенными в ту пору методами вскрытия основного германского шифратора Enigma. А американцы, со своей стороны, поделятся с Британией своей «Магией», включая и такое новейшее достижение, как техника взлома основного шифратора МИД Японии, носившего условное наименование Purple.
Параллельно же с этим большим техническим обменом был вскоре организован и постоянный обмен разведывательными сводками о важнейшей информации, добываемой благодаря дешифрованию. Обеспечение этого информационного обмена было возложено на Эдварда Хастингса. Весной 1941 он стал первым (и чрезвычайно секретным) представителем британской криптоспецслужбы GC&CS в Вашингтоне, а спустя несколько лет – заместителем директора GC&CS, отвечавшим за сотрудничество с зарубежными партнёрами.
Что же касается Уильяма Ф. Фридмана, то он, как начальник армейской дешифровальной спецслужбы SIS, в начале 1941 года должен был возглавлять самую первую поездку делегации американских криптологов в Британию. Должен был, но не смог…
(3) Полоса больших неприятностей. Накануне поездки в Англию ожидалось, что Фридману присвоят очередное – и более подобающее статусу главы делегации – воинское звание полковник. Но в итоге, однако, всё пошло совершенно не так. Вместо получения погон полковника и очень ответственной командировки в январе 1941 Уильям Фридман с симптомами тяжёлого нервного срыва оказался пациентом психо-неврологического отделения военного госпиталя. Где и провёл на лечении следующие три месяца вплоть до конца марта.
Практически все официальные биографии Фридмана ныне сообщают, что причиной этого нервного срыва стало сильнейшее перенапряжение сил криптолога, затраченных им на вскрытие японского шифратора Purple. Но рассекреченные ныне документы АНБ, как и мемуары непосредственных участников этого проекта, вполне согласованно свидетельствуют об ином.
О том, что в действительности и аналитическое восстановление схемы шифратора, и отыскание методов его взлома осуществили подчинённые Фридмана. Сам же он – как начальник спецслужбы – обеспечивал лишь общее административное руководство этим проектом, активно занимаясь «другим делом». [r98] [d18]
С другой же стороны, как начальник SIS, осенью 1940 года получивший приказ готовить все их главные крипто-достижения для передачи английской разведке, Уильям Фридман отлично понимал, что из-за тайных геополитических игр высшего руководства он оказался в чрезвычайно опасной для себя ситуации. Оказался «не в том месте и не в то время», как говорится…
По результатам опросов общественного мнения, в 1940 году абсолютное большинство – около 80% – взрослого населения США высказывалось за нейтралитет и неучастие их страны в большой войне, уже полыхавшей в Европе [b06]. Отчего понятно, что одним из главных пунктов в обещаниях Рузвельта избирателям, благодаря которым он в третий раз стал президентом, было обязательство не посылать молодых американцев на бойню очередной войны.
Поскольку же законы США о нейтралитете запрещали военное сотрудничество с одной из воюющих сторон, Фридман не мог не осознавать, что получил такой приказ, выполнение которого ставит под угрозу национальную безопасность страны. А его самого, соответственно, в потенциале делает государственным преступником. В такой ситуации понятно, наверное, что чем ближе становился день отправления сверхсекретной делегации в Британию, тем больше росло нервное напряжение Фридмана. И в какой-то момент его хрупкая психика просто не выдержала…
Такого рода объяснение причин произошедшего с криптографом, конечно же, является лишь правдоподобным предположением. Но хотя никаких документальных подтверждений на данный счёт не имеется, это объяснение, как минимум, не противоречит известным историческим фактам. В отличие от официальной – но опровергаемой фактами – версии «про переутомление от вскрытия Purple».
Самое же главное, что три месяца в госпитале оказались для Фридмана лишь началом больших проблем, последовавших далее. Хотя по заключению врачей он был сочтён годным к возвращению на службу, всего несколько недель спустя, в апреле 1941, криптограф получил существенно другой «медицинский» удар. Из управления кадров подполковнику Фридману пришло письменное уведомление, сухо извещавшее, что по причине слабого здоровья он уволен из рядов вооружённых сил…
Иначе говоря, вместо присвоения очередного воинского звания и заслуженной награды за огромный дешифровальный успех его подразделения, Уильяма Фридмана не просто сняли с руководящей должности, но и вообще зарубили всю его военную карьеру. Причём сделано это было непонятно по чьей инициативе, сделано грубо и поспешно, с явными нарушениями порядков, установленных для комиссования офицеров по болезни.
Глубоко уязвлённый Фридман пытался, естественно, возражать и искать справедливости в кабинетах начальства. Однако в ответ натыкался всюду на глухое молчание о причинах произошедшего. А также на неискренние объяснения про заботу о его здоровье и про преимущества его новой должности.
Ибо военное руководство охотно оставило выдающегося криптографа на секретной спецслужбе. Но только теперь в качестве работающего по контракту гражданского консультанта – на почётной должности «главного криптоаналитика», полностью освобождённого от административных функций главы SIS.
Утратив перспективы служебного роста и достойной военной пенсии, Фридман попытался поправить финансовое положение по несколько иной траектории. В основу сконструированного им с Фрэнком Роулеттом в 1930-е годы шифратора SIGABA было заложено несколько важных криптографических идей, которые разработчики решили запатентовать, дабы иметь и свою долю в бесспорном успехе самого сильного в США аппарата для защиты связи. Однако, вокруг этих топ-секретных изобретений сразу возникло множество сложных юридических проблем, так что оформить патенты оказалось совершенно невозможно.
#
О том, что Фридман отчётливо понимал непроизносимые причины, заблокировавшие его служебный рост и военную карьеру, имеется вполне внятное письменное свидетельство от самого криптографа. Однако процитировать его будет удобнее в самом конце рассказа. А здесь, дабы стало ясно, что причины эти вовсе не были секретом и для остальных, процитируем другого сведущего офицера радиоразведки. Находившегося, однако, в стороне от военной иерархии США.
Один из начальников британской службы радиоперехвата, Хамфри Сэндвит (Commander Humphrey Robert Sandwith) в рамках разведывательного сотрудничества союзников работал в 1942 году с криптоаналитиками OP-20-G, дешифровального подразделения ВМС США. По итогам своей командировки Сэндвит составил полагающийся отчёт, на страницах которого современные историки находят свидетельства, о которых рассказывается так [b00]:
[О различиях] Между традиционно иерархической военной структурой OP-20-G в составе ВМС и более свободной, массово насыщенной гражданскими людьми организацией криптографов Армии в Арлингтон Холле. Эти различия не могли ускользнуть от внимательного взгляда офицера британских ВМС, который проницательно и точно диагностировал неприглядные признаки антисемитизма, в те времена вызывавшего серьёзные трения между спецслужбами.
Когда коммандер Сэндвит, замначальника службы радиоперехвата Королевских ВМС Британии, посещал OP-20-G весной 1942 года, он отметил, что «неприязнь к евреям, преобладающая в ВМС США, это такой фактор, который нельзя не учитывать» в сложных взаимоотношениях между двумя военными криптобюро, занятыми взломом шифров, «поскольку почти все ведущие криптографы Армии США являются евреями».
В современной исследовательской литературе имеется достаточно свидетельств тому, что антисемитизм в ту пору был прочно укоренён в высшей военной иерархии не только флота США, но и армии. Поэтому следует пояснить, как случилось так, что в 1942 «почти все ведущие криптографы Армии США были евреями».
Армейское дешифровальное подразделение под названием SIS (Служба разведки связи) в буквальном смысле было детищем Уильяма Фридмана. В 1930 году он не только стал первым главой этой новой структуры, но также и сам подыскивал в неё головастых сотрудников среди молодых математиков, и сам же обучал их премудростям науки криптологии. Трое из самых первых его учеников – Фрэнк Роулетт, Абрахам Синков и Соломон Кульбак – впоследствии стали ведущими криптоаналитиками Армии США.
Иначе говоря, если считать вместе с Фридманом, то в военные 1940-е годы чуть ли не три четверти самых умных мозгов армейской дешифровальной службы приходилось на евреев. Но даже в послевоенный период, когда все они стали прославленными ветеранами и гордостью уже централизованной спецслужбы АНБ, занимая и там солидные вроде бы должности, никто из них так и не дослужился до генеральских званий.
Подробные разбирательства с тем, как и почему это происходило (с учётом очень влиятельных среди высшей элиты США тайных обществ, вроде масонской ложи в Вашингтоне или Skull & Bones в Йеле, где всегда и абсолютно доминировали так называемые W.A.S.P. – «белые англо-саксонские протестанты»), уведут нашу историю слишком далеко в сторону от основной темы. Поэтому вернёмся к событиям 1941 года, вызвавшим резкие повороты в биографии Уильяма Фридмана.
Ибо вполне можно говорить, что трагические события Пёрл-Харбора не только мигом и радикально переменили настроения американской нации – с нейтрально-миролюбивых на воинственно-агрессивные и жаждущие отмщения. Но также, говоря конкретно о Фридмане, сыграли в итоге пусть и косвенную, но весьма ощутимую роль для успехов его дальнейшей карьеры в разведывательном сообществе.
В отличие, надо подчеркнуть, от целого ряда других коллег, чья военная карьера из-за твёрдой позиции по Пёрл-Харбору отчётливо и быстро пошла под откос…
#
Тотальный разгром кораблей и авиации на гавайской базе, продемонстрировавший абсолютную неготовность вооружённых сил США к атакам противника, породил множество вопросов к военному и политическому руководству страны. Отчего вскоре последовала целая череда высоких комиссий и расследований, с разной интенсивностью продолжавшихся до 1946 года, пытавшихся отыскать причины произошедшего и строго наказать виновных.
Как самая первая из таких комиссий в декабре 1941, так и все последующие разбирательства главными виновниками катастрофы пытались представить высших тихоокеанских военачальников – командующего флотом адмирала Киммела и начальника базы генерала Шорта. Но чем больше подробностей узнавала каждая очередная комиссия о дешифровальных успехах американской разведки накануне Пёрл-Харбора, тем менее очевидной становилась вина тихоокеанского командования на Гавайях. И тем больше проколов, труднообъяснимых тормозов в доставке и даже пропаж важнейшей развед-информации обнаруживалось в действиях высшего военного начальства в Вашингтоне.
При этом сразу несколько видных чинов в разведывательно-дешифровальных структурах как Армии, так и ВМС США в своих свидетельских показаниях очень твердо настаивали, что множество сигналов о близкой и неминуемой военной атаке Японии было не только выявлено за несколько дней до катастрофы, но и своевременно передано ими в вышестоящие инстанции.
Со стороны ВМС, в частности, на этом настаивал начальник криптоаналитиков OP-20-G Лоренс Сэффорд (Captain L. E. Safford), а со стороны Армии начальник оперативного отдела полковник Сэдтлер (Otis K. Sadtler), отвечавший за распределение дешифрованной информации. Поскольку их показания выставляли высшее военное командование в крайне неприглядном свете, оба принципиальных офицера вскоре лишились своих руководящих постов. Явных репрессий не последовало, но карьерный рост их на этом закончился.
Уильям Фридман, не только наблюдавший за судьбой коллег, но и сам дававший свидетельства в качестве главного криптоаналитика Армии, избрал существенно другую линию поведения. И в высшей степени виртуозно излагал свою позицию в столь двусмысленных выражениях, что она устраивала обе несогласные стороны. Сэффорд и Сэдтлер слышали в его словах мягкое подтверждение своим сильным заявлениям. Ну а для комиссий, лояльных высшему руководству, те же слова звучали как признания эксперта в том, что никаких явных указаний на точное место и точную дату японской атаки в дешифрованных депешах не было.
На протяжении войны, однако, все эти расследования были строго секретными, а их результаты, соответственно, практически неизвестными широкой публике. Когда же после неожиданной кончины Рузвельта в 1945 президентом стал Гарри Трумен (абсолютно никак не участвовавший в шпионских и геополитических играх США 1941 года), то сразу после победы над Германией и Японией он разрешил провести первые открытые разбирательства по Пёрл-Харбору в Конгрессе. Именно тогда публике впервые стало известно о больших дешифровальных успехах разведки, реальные масштабы которых, впрочем, очень тщательно скрывались ещё много лет и впоследствии.
Уильям Фридман был также приглашён для показаний в Конгрессе. Там его продуманное выступление настолько понравилось высшему военному руководству, что очень скоро, уже в 1946 году дела Фридмана по службе заметно пошли в гору.
Сначала он получил вежливое приглашение из кадров вернуться на военную службу (приглашение было с готовностью им принято, никаких возражений со стороны медицины не возникло). Примерно тогда же обозначились и положительные сдвиги в юридических делах, связанных если и не с оформлением патентов на изобретения для шифраторов, то как минимум с получением подобающей денежной компенсации.
Попутно же с этими военными делами, что особо примечательно для нашей истории, начали происходить ещё и любопытные перемены по линии бэкон-шекспировской проблемы. Причём перемены эти даже для самого Фридмана оказались совершенно неожиданными.
Например, в 1947 году на фоне сильно закручивавшихся гаек секретности вокруг дешифровальной активности спецслужб, Фридман был вынужден отказывать всем энтузиастам литературных изысканий, сумевшим раздобыть его почтовый адрес и просившим в письмах экспертных комментариев по вопросам бэконовских шифров в шекспировских текстах:
В письме Сэмюэлу Б. Хаскеллу, датированому 28 июля 1947, Уильям Фридман даёт понять, что больше не желает отвечать ни на какие вопросы относительно Бэконовского авторства. Сказано же об этом так: «Моё положение в военном департаменте делает проблематичными какие-либо комментарии по вопросам криптографии»… [q15]
Однако уже в следующем, 1948 году по приглашению, подчеркнём, известной нам Библиотеки Фолджера, Фридман вдруг получает разрешение прочитать публичную лекцию «О бэкон-шекспировских шифрах» (название лекции имеет смысл запомнить). Вскоре после чего, кстати, опять-таки по неясным для историков причинам он впадает в глубочайшую депрессию и с признаками нервного расстройства снова оказывается на лечении в психоневрологическом стационаре.
#
Ни в личных архивах Фридманов, ни в какой-либо исследовательской литературе пока не удаётся отыскать документов или свидетельств, проясняющих истоки тех отчётливых взаимосвязей, что наблюдаются в выступлениях Уильяма Фридмана по теме Пёрл-Харбора и по вопросу Бэкон-Шекспировского авторства.
Но поскольку взаимосвязи эти можно видеть не только в синхронности выступлений и публикаций Фридмана, но даже в схожих приёмах аргументации, то один из самых ярких примеров такого рода надо рассмотреть здесь чуть подробнее.
Особо примечательное в этом смысле совпадение пришлось на 1957 год, когда появились две больших и существенно различающихся, казалось бы, фридмановых работы. Одна о катастрофе Пёрл-Харбора, другая о текстах Шекспира. Если же вникнуть в суть двух этих разных аналитических произведений, то обнаруживается, что обе работы сосредоточены на одном и том же.
Первая – на опровержении идей мёртвого адмирала о президенте Рузвельте и высших военачальниках армии и флота как о главных виновниках катастрофы в Пёрл-Харборе. Работа же вторая – на опровержении идей мёртвого генерала о Бэконе как авторе шекспировских произведений.
Поскольку работа вторая – это уже хорошо известный нам манускрипт супругов Фридманов, ранее выигравший приз Шекспировской библиотеки Фолджера, а в 1957 переработанный и изданный в виде книги издательством Кембриджа [ff57], то более подробно надо рассказать о работе первой.
Этот текст – большая статья Фридмана, написанная по заказу начальства АНБ – носит довольно необычное для официальных документов название: «Определённые аспекты “Магии” в подоплёке нескольких официальных расследований атаки на Пёрл-Харбор» [f57].
В те времена даже в государственных структурах, не говоря уже о широкой публике, мало кто знал, что обозначает кодовое слово Магия. Но поскольку работа изначально мыслилась как секретная и предназначенная для распространения в кругах солидных правительственных людей, имеющих доступ к гостайне, Фридман решил позволить себе здесь некоторую вольность.
Хотя в заголовке статьи говорится об официальных расследованиях катастрофы, для специалистов-историков вполне очевидно, что все аргументы этой работы заточены для опровержения выводов расследований неофициальных – от так называемых «ревизионистов истории». А самой главной из этих ревизионистских атак на официальную позицию государства (полностью снявшего какую-либо ответственность с высшего военно-политического руководства США) в ту пору была, несомненно, вышедшая в 1954 году книга адмирала Роберта Теобальда «Последняя тайна Перл-Харбора: Вклад Вашингтона в японскую атаку» [t54].
В этой работе от вице-адмирала Теобальда, который во время атаки японцев на Пёрл-Харбор командовал одной из эскадр, подвергнувшихся неожиданному нападению, по-военному прямо и без всяких скользких двусмысленностей было заявлено, что президент Ф.Д. Рузвельт, начальник штаба Армии Джордж Маршалл и командующий военно-морским флотом Гарольд Старк несут прямую ответственность за разгром тихоокеанского флота США в Пёрл-Харборе.
Цитируя адмирала дословно, «никакого Пёрл-Харбора не было бы, если бы гавайское командование не лишили Магии», причём это именно Рузвельт приказал Маршаллу и Старку придерживать дешифрованную информацию из секретной японской переписки. Делалось же это ради того, чтобы неожиданный и чувствительный удар союзника Германии вынудил нейтральные США к вступлению в мировую войну на стороне Британии и антигитлеровской коалиции в целом. К чему всячески стремился Рузвельт, но активно сопротивлялся Конгресс, где доминировали прогерманские и антисоветские настроения…
Серьёзнейшие обвинения Теобальда, что очень важно, были основаны не на его личных домыслах или мутных слухах, а на документальных фактах из рассекреченных материалов нескольких официальных расследований. Именно поэтому, собственно, никаких судебных исков против строптивого адмирала, порочащего честь и достоинство высших людей страны, здесь не последовало (ибо на подобных судах обычно всплывает ещё больше неудобной и компрометирующей информации).
Вместо судов, однако, руководство АНБ поручило своему главному специалисту по Магии подготовить – причём далеко не бесплатно – солидное и убедительное «опровержение» в ответ на все обвинения адмирала. Благо сам Роберт Теобальд умер в мае 1957 и со своими рассекреченными документами парировать авторитетные контр-доводы уже никак не мог.
В основу развёрнутой, местами ловкой и местами действительно убедительной аргументации в статье от Фридмана положены всё те же, но теперь особо тщательно отполированные формулировки из его прежних показаний, так понравившихся начальству. Суть же их сводится к тому, что среди всех дешифрованных материалов Японии нет ни одного послания, в котором было бы в явном виде сказано, где именно и когда именно будет нанесён военный удар по США. А значит, читавшее эти дешифровки высшее руководство страны никак не могло ни знать, ни предупредить флот на Гавайях о грядущем нападении…
Достоверно зная о душевном состоянии и мыслях Уильяма Фридмана в день катастрофы Пёрл-Харбора («Они же знали, они же знали»), из этой статьи криптографа, написанной полтора десятилетия спустя, вполне ясны три вещи, как минимум. Он изменил свою позицию на противоположную, чётко понимая, чего хочет от него высокое начальство. Ради того, чтобы угодить начальству, он применяет в аргументации любые приёмы, вплоть до передёргиваний и умолчаний, равноценных лжи. И при этом точно знает, что главный сведущий оппонент, адмирал Теобальд, содержательно возразить ему не сможет просто по физическим причинам.
Обращаясь к другой работе, книге Фридманов о Бэкон-Шекспировских шифрах, нет возможности утверждать, будто мы достоверно знаем душевное состояние и мысли Уильяма Фридмана в те давние годы, когда они с женой занимались шифрами в старинных книгах. Но коль скоро до Второй мировой войны они совершенно точно не делали ни единого заявления, отвергающего факт существования таких шифров, логично предполагать, что и здесь позиция криптографа изменилась на прямо противоположную.
Мы не знаем, кто был тем «высоким начальством», которому пытался угодить Уильям Фридман в своих новых шекспироведческих анализах. Но в аргументации и этой работы без особого труда выявляются передёргивания одних фактов и умолчания о других, равноценные лжи. Более того, данную работу, тотально отвергающую и опровергающую выводы книги от авторитетного криптографа Картье, супруги Фридманы затеяли сразу после того, как этот французский генерал умер.
Особо же любопытное «пересечение тем» в выявленных параллелизмах можно найти в тексте Предисловия к книге Фридманов «Проверка шекспировских шифров». Среди многочисленных благодарностей авторов, общепринятых для предисловий, обнаруживается такой абзац, целиком посвящённый руководству Общества Бэкона в Лондоне:
Господину Фрэнку Вудварду-мл, бывшему Председателю; коммандеру Мартину Пэрсу, Председателю; и капитану Уильяму Аспдену, секретарю Английского Общества Бэкона, мы особенно благодарны за их гостеприимство и внимательность к полковнику Фридману, когда он в 1953 и 1954 гг. посещал Кэнонберийскую башню, штаб-квартиру этого общества. [ff57]
Изюм этой благодарности заключается в том, что Общество Бэкона никогда не было ни военной, ни военизированной организацией. Поэтому перечисление воинских званий его руководства понадобилось здесь лишь для того, чтобы назвать их гостя «полковник Фридман».
На самом деле, однако, Фридман никогда не был полковником. Ни в 1953-54, когда он уже окончательно завершил свою непростую военную службу в довоенных чинах подполковника. Ни в 1957, когда он, судя по цитате, всё ещё сохранял надежду добиться у армейских бюрократов столь желанного для себя звания полковника, пусть и «надгробного».
(В американских вооружённых силах тогда практиковали такую форму поощрения – присваивать уходящему на пенсию офицеру звание на ранг выше положенного. С характерным армейским юмором тех моряков-капитанов, скажем, кто был удостоен повышения при уходе на пенсию, именовали «адмиралами надгробного камня».)
#
Примечательное и нетривиальное сочетание трёх столь разных тем – бэконовских шифров, воинских званий и надгробного камня – ещё раз очень отчётливо и теперь уже «вырубленное навечно» обозначилось в биографии Уильяма Фридмана спустя двенадцать лет, в 1969. То есть в год, когда отец американской криптологии отошёл в мир иной.
Надгробный камень, под которым он похоронен на военном Арлингтонском кладбище, в верхней части имеет надписи «Уильям Ф. Фридман / подполковник / 1891-1969». А в части нижней выбит знаменитый девиз Фрэнсиса Бэкона «Знание – сила», в буквы которого двухлитерным бэконовским шифром встроены инициалы криптографа «W F F»…
Что означает сей факт? Обе знаковых работы Фридмана 1957 года абсолютно и несомненно поддерживали официальные версии истории (Пёрл-Харбор был неожиданным для США ударом, Шекспир был автором шекспировских произведений). Криптограмма же на могиле Фридмана дважды указывает на Бэкона (вообще никак не отсылая к Шекспиру).
Сопоставляя эти вещи, несложно догадаться, что «отец криптологии» под конец жизни опять решил радикально изменить свою позицию. Сделав это тихо, но вполне отчётливо. Известны ли историкам причины и обстоятельства в жизни Фридмана, повлиявшие на такие перемены? Да, известны. Причём известны абсолютно достоверно.
Опубликовав в 1957 году сразу две значительных работы, в доску лояльных официальным инстанциям, Фридман имел все основания надеяться, что и власти, со своей стороны, отнесутся с вниманием к его скромным запросам. Вместо этого, однако, со стороны властей последовали суровые одёргивания и весьма болезненные для Фридмана удары.
Излишняя публичность прославленного криптографа на поприще шекспироведения стала восприниматься начальством АНБ и ЦРУ как риски компрометации. Поэтому для начала его полностью отстранили от участия в той операции по ослаблению европейских шифраторов, быстрый успех которой был обеспечен лично Фридманом.
А вскоре, в 1958 произошёл и совсем уж неприятный инцидент с конфискацией личной криптографической коллекции, которую Фридман собирал всю жизнь. Выражаясь аккуратнее, коллекцию не то чтобы совсем отобрали, а взяли в АНБ на время. Дабы специалисты-цензоры оценили уровень секретности каждого из документов и объектов собрания, а при выявлении вещей, чреватых разглашением гостайны, изъяли их и переместили в секретное хранилище Агентства.
Понятно, наверное, что в итоге подобных разборок отношения между Фридманом и руководством АНБ все 1960-е годы оставались весьма неважными, мягко говоря. Был даже период, когда ветеран-криптограф, чувствуя за собой слежку, нанимал частного детектива для зачистки дома от возможных «жучков».
В 1969 году, буквально за несколько месяцев до смерти, Фридман впервые, похоже, решился высказаться откровенно о замысловатых итогах своей полувековой службы на невидимых фронтах национальной безопасности. Сформулировано это было в таких словах (цитируя биографическую книгу Рональда Кларка [c77]):
Постепенно Уильям Фридман стал понимать, что несмотря на огромные внешние различия, подходы официального Вашингтона к евреям отличались скорее лишь в некоторой степени, нежели в принципе, от того, что делали царские российские власти в Молдавии [в конце XIX века, когда родители Фридмана эмигрировали в Америку, спасаясь от погромов и притеснений].
Хотя это непросто обосновать документами, еврейское происхождение было существенной помехой для карьеры государственного служащего […] Вне всяких сомнений, Фридман чувствовал это настолько сильно, что всего лишь за два месяца до своей смерти он обратился в письме к другу с такой просьбой:
«Между прочим, не сделаешь ли ты взнос в Фонд, в Президиум которого меня только что избрали? Это финансовый Фонд, собирающий пять миллиардов долларов (США) для компенсации за те пять тысяч лет притеснений, которым тысячи моих предков и я сам подвергались со стороны просвещённых не-евреев во всех странах и на всех континентах мира?»
#
Журнал Shakespeare Quarterly, издаваемый под эгидой Шекспировской библиотеки Фолджера, был создан в 1950 году (аккурат между созданием ЦРУ в 1947 и АНБ в 1952). За более чем 70-летнюю историю у этого журнала никогда не было и нет никаких проблем с еврейской темой. Как при её всестороннем обсуждении в произведениях Шекспира, так и с выбором авторов-евреев для своих публикаций.
Но есть в Shakespeare Quarterly другая отчётливая проблема. Точнее говоря – очень жёсткое табу. Здесь нигде и никогда не упоминается книга Франсуа Картье о «Проблеме криптографии и истории» [c38]. А также тотально игнорируется и само имя этого генерала-криптографа, неоднократно и компетентно писавшего о роли шифров в бэкон-шекспировском вопросе как до, так и после публикации своей книги.
В качестве наглядной аналогии можно говорить, что книга Картье для шекспироведения – это примерно то же самое, что объявленное заранее «саморазрушение WTC7 от пожара» для официальной истории 9/11. Иначе говоря, если признать в этих достоверных фактах чистую правду, то всё остальное оказывается ложь…
Онлайновые поисковые возможности для публикаций журнала дают ясные и отчётливые подтверждения этой примечательной ситуации. Упоминавшиеся выше имена шеспироведов-криптографов, таких как Fredson Bowers, Charlton Hinman, Giles Dawson, Ray Hummel встречаются на страницах Shakespeare Quarterly многие десятки и даже сотни раз. Также неоднократно упоминаются и супруги-криптографы Фридманы (имеются даже их собственые публикации-рецензии). Но вот имя генерала-криптографа François Cartier не упоминается здесь вообще – ни единого раза за все 70 лет истории издания.
Сколь замысловатым образом это «табу на Картье», практикуемое современным шекспироведением, отражается на публикациях авторитетных учёных и на содержании онлайновых библиотек – про это будет рассказано чуть позже. Здесь же пора переходить к переводам фрагментов из столь неудобной, а потому и как бы забытой книги от криптографа Картье.
И что ещё интересно, в строках тайной автобиографии Бэкона, опубликованной французским генералом, без особого труда обнаруживаются параллели с послевоенной биографией У.Ф.Фридмана – во всём, что касается попыток угодить своенравной верховной власти…
# #
[ начало фрагментов перевода ]
Примечания. Раздел S
[ стр. 282-292 в книге Картье]
Многие читатели просили меня указать соответствия между главами автобиографической книги Фрэнсиса Бэкона и теми работами, из которых они были извлечены.
Ниже я привожу эти соответствия в том виде, в каком они были переданы мне полковником Фабианом.
Сначала я указываю названия книг, а далее для каждой из них конкретное издание. Такая информация также очень важна, поскольку зашифрованные фрагменты, относящиеся к автобиографии, мы находим только в указанных изданиях, опубликованных во времена Фрэнсиса Бэкона или непосредственно вслед за его кончиной.
Francis Bacon:
1. — A Declaration of the Treasons of Essex, 1601.
2. — Advancement of Learning, 1605.
3. — Novum Organum, 1620.
4. — The Parasceve, 1620.
5. — History of Henry the Seventh, 1622.
6. — Historia Ventorum, 1622.
7. — Historia Vitæ et Mortis, 1623.
8. — De Augmentis Scientiarum, 1623.
9. — id 1624.
10. — The Essays, 1625.
11. — New Atlantis, 1635.
12. — Natural History, 1635.
Timothy Bright :
13. — A Treatise of Melancholy (2 editions), 1586.
Robert Burton :
14. — The Anatomy of Melancholy, 1628.
Robert Greene :
15. — The Mirror of Modesty, 1584.
16. — Planetomachia, 1585.
17. — Euphues, 1587.
18. — Morando, 1587.
19. — Perimeds, 1588.
20. — Pandisto, 1588.
21. — The Spanish Masquerade (2 editions), 1589.
Ben Jonson:
22. — The Folio, 1616.
Georges Peele:
23. — The Arraignment of Paris, 1584.
William Shakespeare:
24. — Midsummer Night’s Dream Quarto, 1600.
25. — Much Ado about Nothing — 1600.
26. — Sir John Oldcastle — 1600.
27. — Merchant of Venice — 1600.
28. — London Prodigal — 1605.
29. — King Lear — 1608.
30. — Richard the Second — 1615.
31. — The Whole Contention — 1619.
32. — Pericles — 1619.
33. — Romeo and Juliet (no date).
34. — The first Folio, 1623.
Edmond Spenser :
35. — Shepherd’s Calendar, 1579.
36. — id 1611.
37. — Complaints, 1590-1591.
38. — Colin Clout, 1595.
39. — Fairy Queen, 1596.
40. — id 1613.
В следующем разделе, посвящённом конкретным главам автобиографии, те цифры, что сопровождают каждую из указанных работ, являются номерами страниц, содержащих зашифрованные фрагменты. Перечисление, однако, производится не в том же порядке, в котором эти фрагменты работ следуют в зашифрованном документе.
Тем читателям, которые пожелают этого, я готов предоставить более подробную информацию. Здесь же мне показалось ненужным расширять это перечисление подробностями, представляющими второстепенный интерес. Те из книг, что помечены в главах звёздочкой, – это такие работы, в которых представлены самые длинные части каждой соответствующей главы.
Размещение многочисленных фрагментов на соответствующих им местах в каждой из глав и само по себе представляло своего рода головоломку. Решение её было поручено квалифицированному эксперту, не принимавшему участия в криптографической работе по дешифрованию. Это решение затем было тщательно проверено, прежде чем окончательно представлено как автобиография в том, собственно, виде, в каком мы её опубликовали.
[Далее, компактности ради, здесь даны сведения лишь о первых двух главах. Об источниках всех прочих глав автобиографии – в следующем выпуске сериала.]
Глава I.
Novum Organum, 9, 23-24, 35, 66, 79-80, 188.
The Parasceve, 8-9, 11-13.
* History of Henry the Seventh, 46-59, 62-102.
Historia Vitæ et Mortis, 48-58.
* De Augmentis Scientiarum, 124-156, 169-171.
New Atlantis, 9-10.
* The Mirror of Modesty, 21-41.
The Folio. Ben Jonson, 470-471.
Sir John Oldcastle, 51-58.
The whole Contention, 39-42.
Глава II.
* Advancement of Learning, 42-48, 51-53.
Novum Organum, 284.
* New Atlantis, 10-19.
* Natural History, 106-108, 260-264.
A Treatise of Melancholy, 65-69.
* Planetomacchia, 6-8.
Midsummer Night’s Dream, 34-61.
Merchant of Venice, 181-181.
Richard the Second, 60-63.
Romeo and Juliet, 9-11, 20-23, 37-49.
The Folio. Shakespeare, 4-20, 225-226.
Shepherd’s Calendar, 1579, 35-43.
# #
Жизнь Бэкона, как он рассказывает её двухлитерным шифром
Краткий пересказ Главы X
[ стр. 157-160 в книге Картье]
[ В этой главе Бэкона продолжают терзать мысли об ужасной кончине брата, графа Эссекса, и глубочайшие переживания из-за своего личного участия в этой трагической цепи событий, финал которых он оказался не способен предугадать.
Особенно же тяжко всё произошедшее воспринимается им ещё и по той причине, что полная лояльность к королеве, продемонстрированная Бэконом в истории с мятежом Эссекса, абсолютно никак не повлияла на давнее и упорное нежелание Елизаветы видеть в своём старшем сыне законного наследника английского престола. ]
Бэкон напоминает, что королева Елизавета, «влюблённая в себя не только в юности, но и в зрелом возрасте», провела через Парламент закон, запрещающий обсуждать вопрос о наследовании.
Безвременная кончина отца, графа Лестера, привела к тому, что попутно исчезли все те документы и заверенные устные свидетельства, на которые мог бы ссылаться Фрэнсис Бэкон, попытайся он заявить свои законные права на корону.
«Все те бумаги, которые давно и тщательно сохранялись (а это были важнейшие доказательства, такие как данные под клятву показания, полученные от столь почтенных свидетелей, как врач королевы), всё это было украдено подлым слугой того, кто ненавидел обоих сыновей Елизаветы, а затем было уничтожено в присутствии королевы.»
В таких условиях все надежды Фрэнсиса оставались только лишь на королеву. Однако возобновившиеся заявления Елизаветы о том, будто она так и осталась девственницей, ясно свидетельствовали, что от этой эгоистичной и тщеславной женщины ожидать уже более нечего. Под конец же она впала в глубокую меланхолию, развеять которую не удавалось никому.
По утверждению Бэкона, главным раздражителем для Елизаветы, разбившим все его надежды на престол, стала женитьба отца, графа Лестера, на вдовствующей графине Эссекс [мачехе Роберта Эссекса, то есть биологического сына Лестера]. Незадолго до смерти, когда Елизавета почувствовала себя совсем больной и духом, и телом, а королевский Совет стал просить её о выборе преемника, она ответила так: «Сыну этого негодяя им не бывать». Когда же они стали настаивать на более конкретном выборе, королева добавила: «Поcылайте в Шотландию» .
Этот выбор на короле Шотландии Якове, сыне Марии Стюарт, по убеждению Бэкона был продиктован желанием Елизаветы как можно надёжнее отстранить от престола его, Фрэнсиса.
«Она была моей матерью, однако у меня есть больше всех причин, чтобы её проклинать.»
Как бы там ни было, Бэкон находит в себе силы противостоять обрушившейся на него несправедливости. Он смирился со своей судьбой и ищет утешения в работе:
«Имя солдата живёт лишь одно поколение, имя учёного – бессмертно…»
# #
[ стр. 150-157: дешифрованные тексты Оригинала ]
BACON’S LIFE
AS HE TELLS IT IN THE BILITERAL CIPHER
Chapter X
Whilst I write all, I see most clearly not my own folly but my sinful weakness like as it must in the sight of one Divine and Supreme Judge of all creatures appear. In the blindness and confusion, the moment’s question loomed up before me and blotted out love, honor, all the joys of the past or dreams of far off fame. That brief duration far outvalued eternity itself.
Saving my own life in this way, is paying much for that I would indeed fain lose; my life no longer seemeth fair, save as I spend the time for others’ good. Life to a scholar is but a pawn for mankind.
O Source infinite of light, ere Time in existence was, save in Thy creative plan, all this tragedy unfolded before Thee. A night of Stygian darkness encloseth us. My hope, banished to realms above, taketh its flight through the clear air of the sciences, unto bright day with Thyself. As Thou didst conceal Thy laws in thick clouds, enfold them in shades of mysterious gloom, Thou didst infuse from Thy spirit a desire to put the day’s glad work, the evening’s thought, and midnight’s meditation, to find out their secret workings.
Only thus can I banish from my thoughts my beloved brother’s untimely cutting off and wrongful part in his trial. Oh, had I then one thought of the great change his death would cause, — how life’s worth would shrink and this world’s little golden sunshine be but as collied night’s swift lightning, — this had never come as a hound of the hunt to my idle thoughts.
As it is now, the true meaning of events is lost to me. The heaven’s declare God’s glory, but the Scripture doth speak nowhere of His will being thus declared. In order to undertake this, our minds must be inclined to his instruction.
No mishap of fate or evil fortune which hath befallen me of late, can make such sad impression on the heart as this unceasing sorrow; and of all joys possible to my future, none is to mine eager spirit so enticing as my earnest hope of meeting Robert in that world of bliss when all earth’s sorrows have ended, and of hearing my greatest evil-doing by his word forgiven.
O grant our request, Thou infinitely gracious Father. As our Lord was crucified that we might live, that sin washed in his blood, might be remitted, blot out all our transgressions. Though our sins be as scarlet let them be white as wool. As far as the East is from the West, as height is from depth, so far remove wrong from our minds and all iniquity from our hearts, for with the Lord is mercy, and plenteous redemption.
The wrong turbulent Robert did me to work out a strange, ay, bold design, now is to be forgotten and wiped from the minds recollection.
To know my own part I study, for example, early conditions, or waste oil in turning over the manuscripts of our English crown, her rights, wrought out with strong emphasis so long, even of bloody war cut short by play of Salic law. At a time when fair Marguerite kept my keener mind in thrall, a wish to be much honored turning my thought one only way, tyrannically, the Salic, so called, law being the iron axle on which succession of our male sex — disinherison of the females — revolved, I did in fine learn said Salic law had like ground as the Common, or more correctly was only transmitted orally.
So, wish or will by a tradition (only so given) worked cunning wrong, nor can the sons whom disinherited women bear, though having fully as good blood, hold the princely rank which heirs to king’s sons by the law do hold, so it is truly a query. England hath set up a standard which was secure. Kings have fear when they are engaged on the one, a graver question may rise on the other side.
Our mother although much loving this kingdom and people, loving adulation not in youth only but in age at the flood of dower, when as there arose question of a successor procured an act of Parliament (to prevent mere mention of, not to say argument, remark and interchange of men’s opinions in regard of, the succession) to be passed, making it unlawful to speak upon this matter.
Whoever supposed therein was a true story of secrets of great moment, kept silence, inasmuch as a cloud threatening danger of the law was ever upon them. The few that knew these inner, cruel stings, these questions concerning justice, expediency, as well as permanency of measures so unfathomable in respect of the motives, never allowed hope of our crown to die, but themselves were taken from things of time before Elizabeth’s reign drew to tragical close.
A like accidental death took the earl, so that none, in whom nature could, so to speak, prompt his stammering tongue, was left to plead my cause. Also papers long guarded with care (which were at that distant day evidence of most or chief test weight, such testimony as one could procure sworn in the presence of the reputable witness aforesaid, a physician to the queen) being stolen by the emissary and base hireling of one who hated both sons, were destroyed in the presence royal.
I lost my last available proof or testimony therein, and no further means of establishing my just title in the English crown remained save to change in a great measure the determination my most unnatural mother showed to bar me, for all my days, from succession in the crown. As baffled mariners put to port under a heavy storm of wind, so beaten to and fro by these tumults and perils my ship was driven to idle harbor.
The renewed maidenlike pretense made me known the intent held by this vain-minded, selfloving woman. Daily a son with proud humor mirrored her best graces, but she never moved to retract a single wrathful oath or yield a word of approval, be my deserving whatsoever and whensoever it might. This continued estrangement wore on or increased. At last she fell into a melancholia so profound none could rouse her. This was more unfortunate for me than a most marked resolve such as I speake of, for a whim may oft be removed and banished, but mania is difficult to control.
Yet I am persuaded I had won out, if her anger against the earl, my father — who ventured on matrimony with Dowager Countess of Essex, assured no doubt it would not be declared illegal by my very wary mother — had not outlived softer feelings. For in the presence of several that well knew to whom she referred, when she was ill in mind as in body, and the council asked her to name the king, she replied, « It shall be no rascal’s son ». And when they pressed to know whom, said, « Send to Scotland ».
Her unbending, stern temper, strong in death, set the seal upon my future as on my past life, since her will was the law governing both. My own spirit alone doth attest how potent for good or for ill the dicta of such a woman may be.
She is now gone to that undiscovered country from whose bourne no traveler returns; nor fear nor hope is left me of aught from her hand.
No one in whose spirit is no love of power, will know the nature of the flame in my wild spirit. No fame could hold up brighter temptation than this that hath most often been refused, power, and in transferring my scepter to the king of Scotland, her majesty’s intention and wish was to put it where it could not be raught by any outstretched arm.
Some, doubtess, supposed that some spirit of justice was aroused respecting her own right, and believed that it manifested itself very plainly in the choice of Mary’s son to succeed her. But I know that her strong oath concerning me, the real heir to the kingdom, had greater weight than all things else.
She was my mother, yet I more than any other have cause to curse her. I answer here a few of the world’s accusations. Ay, after insult above your just conceit, I open my hard lips for my first lengthy complaint, uttering here much of the gall and narural wrath my burdened heart has carried many a year.
It burneth as an injury no lapse of time can cure, a ceaseless corrosive which doth eat the heart. The sole relief doth come by making out a complete history of my wrong that doth so embitter my days. Men can eat, sleep, drink, work when the heart is bowed down in pain, yet the joys are gone from their whole lives, and do not return.
Chief of sorrows is a sense of willful wrong on the part of such men or women as have greatest obligation by relationship, and more especially those of nearest and most tender relationship — that of parents to a child. This will never grown inferior, nor even merely equal to the natural ills in life. It doth rather greatly magnify and increase. Why and wherefore I shal not ask, nor marvel at aught of similar nature. The Creator planted this within the bosom of our kind. Who hath so great wisdom or so just judgment of our life, of right or wrong, as our Maker? Who can pronounce His laws at fault? A fool or blind, perchance, not he that sees, nor the man of thought.
The inward motive is noble, only as it cometh from a pure love of the people, without a wrong or selfish thought of my right to rule this kingdom as her supreme governor. But this deathless, inalienable, royal right doth exist. The Supreme Sovereign doth show my right, whilst suffering others to keep the royal power.
Some have won this right by force of battle — of such take in example the first Tudor. If my title were given away too weakly ’twas through wisdom gained in part from the lesson that he thus early acquired, that is, that kingdoms got by conquest may be lost by the same.
Without doubt I should repent employment of such means when it became a necessity to maintain as large an army to hold the power as to win the same. Not being a soldier, though not wholly opposed in my natural temper to arms, I am slightly impatient of fighting to secure a place which by Divine Right pertaineth unto the first born of a sovereign.
I am inclined to knowledge, which is to my mind far more satisfactory than any honors. It hath been ere this very well said : «A soldier’s name doth live but an age, a scholar’s unto eternity.»
# #
# # #
Дополнительное чтение:
Предыдущие части цикла: # 1 , # 2 , # 3 , # 4 , # 5 , # 6 , # 7 , # 8 , # 9
Тайны криптографической могилы: # 1 , # 2 , # 3
О масонской ложе вашингтонской политической элиты: Страницы жизни Гувера. 1920: Братья-масоны
О влиятельном тайном обществе Йеля Skull & Bones, «инкубаторе элиты США»: Перекрестки и параллели истории. Череп и Кости
# #
Основные источники:
[sq10] Alan Galey. Networks of Deep Impression: Shakespeare and the History of Information. Shakespeare Quarterly, Volume 61 No 3 (Shakespeare and New Media, Fall 2010) pp 289-312
[c77] Ronald Clark. The Man Who Broke Purple. New York: Little, Brown, 1977 (Digital Edition: Bloomsbury Reader 2011)
[b76] A declassified NSA report: E.S. Friedman interview with R. Louis Benson (January 9, 1976, Washington DC). Obtained under the FOIA from NSA, October 2015.
[f59] William F Friedman, “Second Period, Communications Security” (History of Cryptology, Marine Corps Lecture Series) NSA Friedman Collection, Document A63403, 1952-1959.
[h56] John Hurt. “The Japanese Problem in the Signal Intelligence Service”. NSA William F. Friedman Collection, Document A58132.
[r98] Frank R. Rowlett. The Story of Magic: Memoirs of an American Cryptologic Pioneer. Laguna Hills: Aegean Park Press, 1998
[d18] John F. Dooley. History of Cryptography and Cryptanalysis. Codes, Ciphers, and Their Algorithms. Springer International, 2018
[b06] William Boyd. The secret persuaders. The Guardian, 19 Aug 2006
[b00] Stephen Budiansky. Battle of Wits: The Complete Story of Codebreaking in World War II. New York: Free Press, 2000
[q15] R.M. Sheldon. William F. Friedman: A Very Private Cryptographer and His Collection. NSA Cryptologic Quarterly, Issue 2015-01, Volume 34
[ff57] Friedman, William F. & Elizebeth S., The Shakespearean Ciphers Examined. Cambridge: Cambridge University Press, 1957
[f57] Friedman, William F. Certain Aspects of “Magic” in the Cryptological Background of the Various Official Investigations into the Attack on Pearl Harbor. NSA William F. Friedman Collection, Document A485355.
[t54] Robert A. Theobald. The Final Secret of Pearl Harbor. The Washington contribution to the Japanese Attack. New York: The Devin-Adair Company, 1954.
[c38] François Cartier, Un problème de Cryptographie et d’Histoire. Paris: Editions du Mercure de France, 1938
#
kiwi arXiv 